Гамилькар Шасс, мой дед, мужчина, скажем так, в возрасте семидесяти одного года, только разбудил в себе интерес к чтению, как произошёл один случай. А под этим следует понимать нападение генерала Ваврилы, вышедшего из Рокитновых топей, грабежом, огнём и прочими ужасами занёсшего свою руку над Мазурами, а точнее сказать над деревней Сулейкен. Он был, чорт возьми, уже достаточно близко, в воздухе уже витал запах сивухи, которую он сам и его солдаты употребляли внутрь. Петухи Сулейкена взволнованно ходили по округе, волы на цепях били копытами, знаменитые сулейкенские овцы сбивались в кучи – то в одну сторону, то в другую. Повсюду, куда было не кинуть взгляд, наша деревня выказывала великое смятение и беспокойство – подобного рода истории известны.
В это время, как говорится, Гамилькар Шасс, мой дед, практически без посторонней помощи освоил искусство чтения. Он читал, уже довольно бегло, и то и это. Под «тем» понимался древний экземпляр мазурского календаря с огромным количеством рецептов к рождественским праздникам. Под «этим» скрывалась записная книжка скототорговца, которую он много лет назад потерял в Сулейкене. Гамилькар Шасс прочитывал её снова и снова, хлопал при этом в ладоши, извлекая, когда он делал всё новые открытия, особые приглушенные звуки восторга, одним словом его поглотила глубокая страсть к чтению. Да, можно сказать, что Гамилькар Шасс таким образом пропал для всех, таким необычным способом он забросил все свои дела, следовал теперь только советам одного-единственного повелителя, которого на мазурский манер он называл «Затанге Зитай», что означало не более и не менее как «чорт чтения» или более корректно – «сатана чтения».
Каждый человек, каждое существо в Сулейкене пребывало в страхе и ужасе, и только Гамилькар Шасс, мой дед, всем своим видом не выказывал ни малейшего опасения, его глаза сверкали, губы штамповали слова друг за другом, когда его длинный указательный палец, дрожа от счастья, водил по строчкам мазурского календаря, напоминавших по форме гирлянды.
Тут зашёл, когда он таким образом читал, худощавый, испуганный человечек, Адольф Абромайт звали его, который всю свою жизнь похвастаться не мог ничем другим, как двумя огромными розовыми ушами. В руках у него было огромное ружьё, размахивая которым, он, подойдя к Гамилькару Шассу, сказал следующее: «Ты бы, — сказал он, — Гамилькар Шасс, сделал бы доброе дело, если отложил бы свои дела в сторону. Может легко статься, по тому как сейчас выглядят наши дела, что Ваврила с тобой что-то сделает. Только, думаю я, после этого ты будешь выглядеть более потрепанным, чем эта книжка.»
Гамилькар Шасс, мой дед, взглянул поначалу удивленно, затем рассерженно на своего посетителя. Он не смог, так как данное наставление пролетело мимо него, некоторое время даже открыть рот. Однако затем, сообразив, что от него хотят, встал, помассировал свои пальцы и сказал так: «Мне кажется, — сказал он, — Адольф Абромайт, что тебя не научили вежливости. Иначе как ты можешь, прошу прощения, мешать мне читать.» «Это, – ответил Абромайт, — только по причине военных действий. Честное слово. Вавриле, этому пресловутому разбойнику, стало скучно на болотах. Он приближается, внушая перед собой ужас и страх, к деревне. И так как он, этот потеющий алкаш, уже достаточно близко, мы приняли решение надрать ему рыло нашими ружьями. Но для этого, Гамилькар Шасс, мы нуждаемся в каждой берданке, а твоя так вообще особенная.»
«Это, — сказал Гамилькар Шасс, — абсолютно ничего не меняет. Даже военные действия, Адольф Абромайт, не являются извинением за невежливость. Но если ситуация, как ты говоришь, серьёзная, вы можете рассчитывать на мой ствол. Я иду.»
Гамилькар Шасс поцеловал свои сокровища, спрятал их в огнеупорную глиняную ёмкость, достал своё ружьё, забросил себе на спину солидный шмат копчёного сала, и так они вместе покинули дом. На улице мимо интеллигентных жителей Сулейкена прогалопировало, с расширенными от страха глазами, несколько бесхозных сивых кобыл; скулили собаки; голуби, шумно хлопая в панике крыльями, покидали деревню в направлении на север, – истории знакомы картины бедствий такого рода. Оба вооруженных господина, подождали пока улица освободится, и Адольф Абромайт сказал: «Место, Гамилькар Шасс, где мы будем сражаться, уже определено. Мы займём, батенька, позицию у охотничьего домика, что принадлежал господину Гоншу из Гоншора. Это в четырнадцати милях отсюда и лежит оно на дороге, по которой Ваврила вынужден передвигаться.» «У меня, — сказал мой дед, — возражений нет.»
Так они и шли, не проронив практически ни слова, к солидному охотничьему дому, обустроили оборону, понюхали табаку и заняли позиции. Они сидели, под защитой мощных брусов, перед бойницей, и наблюдали за раскисшей дорогой, по которой был вынужден идти Ваврила.
Так они сидели, скажем так, восемь часов, когда у Гамилькара Шасса, который мечтательно размышлял о своих оставленных книжных сокровищах, не стали мёрзнуть пальцы, да так, что даже массаж больше не помогал. По этой причине он приподнялся и огляделся, в надежде найти что-нибудь подходящее для разведения огня. То там, то тут он покопался немного вокруг, что-то подбирал, обнюхивал и снова отбрасывал, и во время этого действа ему попалась, чорт возьми, книжка, симпатичная, небольшая вещица. Волна мурашек пробежала по его телу, невероятное счастье зашевелилось в груди, и, как в забытье, он, торопливо прислонив к завалинке ружьё, упал на землю там, где и стоял, и стал читать. Была напрочь забыта боль от замёрзших пальцев, ушёл в забытьё Адольф Абромайт у амбразуры и Ваврила из болот: караульный Гамилькар Шасс больше не существовал на свете.
Между тем, как и предполагалось, опасность делала то, что её в особенности делает неприятной – она приближалась. Приближалась она в лице генерала Ваврилы и его пособников, которые, в определенной степени даже весело, двигались по дороге, которую они были вынуждены выбрать. Этот Ваврила, о мой Бог, он выглядел так, как будто он вышел из болот, был небрит, этот человек говорил хриплым шипящим голосом, и не имел того, что есть как минимум у половины честных людей, – а именно страха. Он приближался по дороге со своими пьяными стрелками и — как он это делал? Поступал так, как если он был бы воеводой Щилипина. При этом у него не было даже сапог, а шёл он в тапочках, этот Ваврила.
Адольф Абромайт, увидев у амбразуры на посту, приближающийся болотный сброд, направил на них ружьё и закричал: «Гамилькар Шасс», — кричал он, «я держу сатану на мушке.» Но чуда не свершилось, Гамилькар Шасс не услышал этот клич. Через некоторое время, а Ваврила при этом и не собирался останавливаться, он прокричал ещё раз: «Гамилькар Шасс, сатана из топей уже здесь.» «Секунду», — сказал Гамилькар Шасс, мой дед, «одну секунду, Адольф Абромайт, я подойду к бойнице и сразу всё будет в порядке, как это и должно быть. Только вот дочитаю главу до конца.»
Адольф Абромайт положил ружьё на землю, устроился рядышком, наблюдал и ждал, полный нетерпения. Его нетерпение, если не сказать больше — возбуждение, росло с каждым шагом, который делал генерал Ваврила, приближаясь всё ближе. В конце концов, так сказать, потеряв последние нервы, Адольф Абромайт вскочил на ноги, подбежал к моему деду, дал ему – каждый бы за это простил его – пинка под зад с криком: «Сатана Ваврила, Гамилькар Шасс, стоит перед дверьми.» «Всё» — сказал мой дед, «будет в порядке, всему своё время. Только ещё, если вы позволите, последние пять страниц.» И так как он не шелохнулся, чтобы встать на ноги, Адольф Абромайт в одиночку выбежал впереди свей амбразуры, взял ружьё наперевес и начал палить из него таким образом, что подобного этому действу на Мазурах никто не мог припомнить. Хотя он не смог попасть ни в одного из болотных упырей, он заставил их залечь в укрытие, состояние, которое сделало Адольфа Абромайта чрезвычайно дерзким и отчаянным. Он встал в полный рост перед бойницей и вёл огонь, который изрыгался из его ружья. Он стрелял долго, пока неожиданно не почувствовал острую, обжигающую боль. И тогда он, сильно поражённый, обнаружил, что ему прострелили одно из его больших розовых ушей. Что ему оставалось делать? Бросив ружьё, он прыгнул к Гамилькару Шассу, моему деду, и в этот раз он сказал следующие слова: «Я, Гамилькар Шасс, ранен. Я истекаю кровью. Если ты не встанешь к амбразуре, сатана Ваврила, честное благородное, будет через десять секунд здесь, и тогда, по тому как обстоят дела, можно опасаться, что он тебя порежет на ремни.» Мой дед, Гамилькар Шасс, не поднял взгляд, вместо этого он сказал: «Всё, Адольф Абромайт, будет в порядке, как и должно быть. Только ещё, если я могу попросить, две странички в главе.» Адольф Абромайт, прижимая рукой раненое ухо, быстрым взглядом оценивающе огляделся вокруг, затем сорвал оконную фрамугу, выпрыгнул наружу и растворился в тёмной гуще ближайшего леса.
Как и предполагалось, не успел прочитать Гамилькар Шасс и пары строчек, как дверь была выломана, и кто же к нам пришёл? Генерал Цох Ваврила. Сразу же он подошёл к деду, громко рыча и смеясь, как он это обычно и делал, и сказал: «Запрыгивай ко мне на ладошку, ты, лягушка, я буду тебя надувать.» Это было, без сомненья, своего рода намёк на его и происхождение, и его привычки. Однако, Гамилькар Шасс парировал удар: «Сейчас. Только еще полторы страницы.»
Рассвирепев, Ваврила нанес моему деду один удар, и затем посчитал своим долгом сказать следующее: «Я тебя сейчас тебя, старая ящерица, четвертую. Но очень медленно.»
«Ещё одна страница», — ответил Гамилькар Шасс. «Это, Бог свидетель, не более чем пятнадцать строчек. На этом глава и заканчивается.»
Ваврила, ошеломлённый, почти протрезвевший, взял у одного хромого приспешника из своего окружения ружьё, приставил дуло к шее Гамилькара Шасса и сказал; «Я тебя, вонючий ты болотный лютик, сдую по ветру резаным свинцом. Смотри сюда, на взведенный курок.» «Секунду» — сказал Гамилькар Шасс, «ещё только десяток строк, затем всё мы решим, как и должно быть решено.»
Тут, как каждый опытный знающий человек догадывается, Ваврилу и его шайку охватил такой сильный ужас, что они, побросав свои ружья, сбежали туда, откуда они пришли – под «туда» надо понимать самые безнадёжные топи болот Рокитно.
Адольф Абромайт, удивлённо наблюдавший за бегством, вернулся обратно, подошёл, держа ружьё в руках, к читающему, и стал молча ждать. После того, как была наконец-то прочитана последняя строка, Гамилькар Шасс поднял свою голову, блаженно улыбнулся и произнёс: «Кажется мне, что ты, Адольф Абромайт, что-то говорил?»
К рыночному дню в Сулейкен с недавних пор стал приходить странствующий цирюльник, небольшого росточка жизнерадостный мужчина, укорачивающий клиентам волосы на свежем воздухе, прям посреди поросячьего визга, сиплого мычания быков, между всеми возможными запахами мазурского рынка, посреди землистого запаха молодого картофеля и прокисшего аромата капусты, между острым духом ящиков и досок, рыбы, овса и терпентина, между пахнущими известью потрошёными курами и тонизирующим ароматом яблок и моркови. Между этих всех запахов и звуков, на этом, находящемся в последней стадии беременности, воздухе, парикмахер-коммивояжёр этим тёплым осенним утром обслуживал одного высокого, привлекательного черноволосого мужчину, красавчика Алека, как его называли, просто чудо по стати, даже если это чудо ходило босиком.
Кочующий цирюльник с прилежной учтивостью порхал вокруг него, приятно развлекал его в тот момент, когда его ножницы, щебечущие как ласточки, порхали над ушами Алека, тут и там ловя локон, быстро и нежно, и в заключение, как и положено, парикмахер открыл маленькую бутылочку и побрызгал эссенцией на подбородок Алека. Моментально по всей округе разнёсся запах персидской сирени, аромат которой вытеснил все запахи рынка, Восток победил Мазуры. «Позвольте мне, с вашего разрешения, проникнуть за отворот вашей куртки», — произнеся эти слова, парикмахер вынул из-за обшлага мягкую щеточку и стал проводить ею мягкими движениями по коже Алека, так что последний от удовольствия даже слегка сгорбился в плечах; затем он заученным ловким движением скинул накидку, произнес «Благодарю» и замер в ожидании оплаты.
Алек достал кошелёк, но вместо денег он вытащил старое замусоленное письмо, развернул его осторожненько и попросил цирюльника его прочитать.
«Это», сказал Алек, «письмо моего дядюшки Маноа, владельца баржи, который сегодня возвратился домой. Тридцать лет он ходил через все известные реки, протоки и каналы, теперь же, как это и указано в письме, возвратился домой, чтобы здесь упокоиться с миром. Так как я являюсь единственным наследником судна, и в этом я уверен, прошу вас подождать с оплатой до сегодняшнего вечера, я принесу вам её после закрытия рынка.»
Парикмахер погрузился в чтение письма с таким видом, как будто бы он был вовлечён в какой-то тайный заговор, с благоговейным поклоном вернул его обратно и вместе с Алеком вышел на береговой склон, с которого открывался вид вдоль всей реки. Там стояла баржа, широкая, чёрная посудина, крепко пришвартованная к берегу, на корме которой они увидели высокого сухопарого мужчину с пепельными торчащими ёжиком волосами. Это и был дядюшка Маноа. Он сидел на ящике и медленно потягивал кофе.
«Мне», сказал цирюльник, «будет очень приятно, подождать с оплатой до сегодняшнего вечера от наследника такого судна. Впрочем, дольше я не могу себе позволить ждать.»
«Никто», ответил Алек, «до сего времени не имел возможности усомниться в слове, данном моим дядей. Вечером я стану владельцем баржи и таким образом всё образуется великолепнейшим образом.»
Мужчины поклонились друг другу, и в то время, когда парикмахер вернулся к своему рабочему месту, Алек двинулся распространять ароматы Востока по всему рынку, фланировал у прилавков и повозок, отвечал на приветствия и проходил мимо, когда ему казалось, что надо пройти мимо.
Перед одной словоохотливой продавщицей рыбы он остановился, наклонился к корзинам, в которых лежала золотистая ряпушка, и, так как он произвёл впечатление на торговку, она ему позволила вытащить одну рыбину из корзины, он стянул с ряпушки кожу и съел ещё теплую филейную спинную часть рыбы.
«Эти рыбины», промолвил он при этом, «очень неплохи. Но чтобы уж совсем не ошибиться и не разочароваться, не могли бы вы мне взвесить один килограммчик.» Женщина поспешила удовлетворить его пожелание, добавила две ряпушки сверху килограмма, и передала пакет Алеку. Однако вместо того, чтобы заплатить, Алек опять вытащил из кармана письмо, попросил удивленную женщину прочитать его и вышел с ней на берег, с которого он показал ей крепко-накрепко зашвартованное наследство. «Сегодня вечером», сказал он, «вы станете владелицей ваших денег, как и я стану владельцем этой баржи.»
Торговка рыбой поначалу было согласилась, однако неожиданно, что-то заподозрив, она спросила о мужчине на корме.
«Этот мужчина есть никто иной как мой дядюшка Маноа», ответил Алек, «человек, которого я буду помнить как завещателя. Он вернулся сюда спустя тридцать лет скитаний, чтобы здесь умереть.»
«Однако», сказала женщина, «кто может мне дать гарантию, что Господь наш не продлит ему жизнь?»
«Это возражение», сказал Алек с мягким укором, «неуместно. Дядюшка Маноа только для этого и вернулся, чтобы именно здесь отойти в мир иной. Его доброта безгранична. Он не бросит меня на произвол судьбы.»
С этими словами Алек успокоил продавщицу ряпушки и поспешил, с объёмным пакетом под мышкой, в сторону прилавка с яйцами. Здесь ему также с помощью обаяния и письма о том, что его наследство действительно находится на реке, удалось выторговать корзинку яиц, за другим прилавком совсем не хилый шмат копчёного сала, и после того, как он в придачу обзавелся сыром, кофе, яблоками и маслом, он спустился к реке и, балансируя на узких сходнях, поднялся на борт судна. Подойдя на корму к дядюшке Маноа, он вежливо отвесил ему поклон и разложил добычу, которую он бы мог оставить себе, у его ног.
«Я прошу», сказал он с протянутой рукой, «принять это угощение, исходя из ваших предпочтений. Ряпушка хороша, шпиг достаточно соблазнителен, а яблоки приятно кислят. Добро пожаловать домой!»
«Это», ответил дядюшка Маноа, «очень хорошая идея и приятное приветствие.» Его голос был похож на звук работающей циркулярной пилы. Он сдвинул кофейную чашку ногой в сторону и начал трапезу. Он съел все восемь штук ряпушки, сыр и яблоки, затем он поджарил шпиг, разбил восемь яиц на сковороду и продолжил трапезничать дальше, в то время как Алек тихо, с покорным видом и полной почтительностью, сидел у его ног. После того, как дядюшка Маноа поел, они выпили бесконечное количество кружек кофе, медленно, не проронив ни единого слова. Они сидели вдвоём безмолвно как птицы… Пришёл и ушёл полдень.
Только когда была допита последняя кружка кофе, дядюшка Маноа промолвил:
«Как ты видишь, Алек, я приехал.» «Приехал, чтобы остаться», сказал Алек. «Приехал, чтобы уйти», уточнил дядюшка Маноа. «Мы с тобой выпьем ещё по одной кружке кофе в сумерках, и как только выйдет луна, я соберусь в дальнейший путь, и тогда судно будет принадлежать тебе. Ты меня достойно принял, и ты должен получить за это достойную награду.»
Они молча сидели рядышком до сумерек, затем дядюшка Маноа сварил кофе, и оба пили его, и после того, как кофе был допит, Маноа сдвинул канаты и тряпки в угол и удобно примостился на них. Его рот был плотно сжат, его дыхание с жужжанием выходило через нос с таким ощущением, что в носовых пазухах расположились две мухи. Алек наблюдал тем временем за берегом, и ему не потребовалось много ждать, как он узнал силуэт торговки рыбой, а за ней и парикмахера, и в конце концов он заметил практически всех своих заимодавцев, которые находились на пути к нему в ожидании платы. В этот момент Алек попытался укрыться в своих детских воспоминаниях, однако это ему не удалось. Кредиторы неумолимо приближались, а он всё еще не являлся владельцем судна, так как дядюшка Маноа был жив, на что указывало доносившееся из его носа жужжание. В этом бедственном положении Алек посмотрел в сторону дядюшки Маноа, и в его взгляде было столько неподдельной мольбы, что Маноа, почувствовав это, напряжённо вытянул свою сморщенную, шелушащуюся шею – шею, похожую на кору дерева, – он вытянул шею и повертел ею во все стороны, и ему показалось, что он понял, что случилось, так как он знал Алека предостаточно. И он молвил: «Ты, Алек,» сказал он, «ни о чём не беспокойся. Мы сейчас с нашими кредиторами устроим такую шутку, что они это запомнят на всю свою жизнь. Смотри!» И он встал с канатов, облокотился своим высоким телом на угол и помахал заимодавцам, чтобы они быстрее подошли. Затем он дал указание Алеку провести народ на судно, вежливо, как и положено, и Алек, дрожа всем телом, пошёл им навстречу, сказав очень тихо: «Ничто, мои друзья, не волнует меня больше, чем то, что я не смогу сдержать свои обещания. Но видит Бог, ни разу в своей жизни я не был никому должен.»
После чего он помог кредиторам пройти по узким сходням и предложил пройти на корму, где дядюшка Маноа подпирал борт, и таким образом они собрались в молчаливом требовании вокруг Маноа, в ожидании от него объяснения и платежа. Последним к ним присоединился Алек, с тревожным сердцем, но полный доверия к списку имущества дядюшки Маноа. Он подошёл к нему, взял за плечи, и так как Маноа не пошелохнулся, медленно развернул его. И тут все отметили, что дядюшка Маноа был мёртв, и они увидели триумфальную улыбку на его лице, и чувство стыда привело их в беспокойство и заставило обратиться в бегство. Они поспешно сбежали с судна, выказывая искреннюю торопливость.
Алек обернулся, полный похвалы, к Маноа, и произнёс буквально следующее: «Многое, дядюшка Маноа, я повидал в своей жизни, но ни разу я не видел, чтобы кто-то мог изобразить себя абсолютно мёртвым. Кредиторы удалились, опасность прошла, ничто вам не помешает снова стать живым и выпить новую кружечку кофе.»
Однако Маноа, высокий и худощавый, стоял, прислонившись в углу и не двигался. Красавчик Алек стал его боязливо ощупывать и исследовать, торопливо и с благоговейным ужасом. И тут он обнаруживает, что дядюшка Маноа в действительности умер. Тогда Алек наклонился близко к нему и прошептал: «На такой розыгрыш, дядюшка, сказать по правде, я и не рассчитывал.»
Любому, кому небезразлична история Восточной Пруссии, нужно прочитать несколько книг. И здесь речь идёт не про книги по архитектуре или фортификации, истории Немецкого ордена или наполеоновских войн, сражениях Первой и Второй мировых войн, и даже не о «Критике чистого разума» Иммануила нашего Канта. Речь про беллетристику. Но беллетристике такой, после прочтения которой на губах остаётся привкус… Привкус той страны, которой уже нет, но зримые и осязаемые образы которой мы встречаем на каждом шагу — в развалинах замков и кирх, в старых пивных бутылках и потрескавшихся тарелках на развалах блошиного рынка, в кирпичах с полустёршимися клеймами, в выцветших надписях на немецком, проступающими кое-где под обвалившейся штукатуркой. Всё это мы можем увидеть, потрогать, кое-что даже поставить на полку. Но хочется же ещё и понять, как жили те, кто всё это создал, чем они жили, про что думали, о чём мечтали, над чем смеялись и о чём плакали. И как так случилось, что теперь мы сменили их на этом пространстве…
Итак, беллетристика… «Йокенен, или долгий путь из Восточной Пруссии в Германию» Арно Зурмински, «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса и «Краеведческий музей» Зигфрида Ленца. Это те самые книги, после прочтения которых вы получите возможность прикоснуться к внутреннему миру тех людей, которые жили здесь раньше. Книг, конечно, больше. Но эти три переведены на русский язык, их можно купить, или, в конце концов, скачать. И обязательно прочитать…
Ниже мы предлагаем вашему вниманию один из рассказов Зигфрида Ленца из сборника «So zärtlich war Suleyken. Masurische Geschichten» — «Такой любимый Сулейкен. Мазурские истории», изданного в 1955 году. Автор перевода — Андрей Левченков, преподаватель и любитель истории нашего края.
Это лишь первая из «Мазурских историй». Продолжение следует…
_____________________
Зигфрид Ленц
Фузилёр из Кулкакена
Сразу после уборки картофеля у моего деда, Гамилькара Шасса, объявился письмоносец и вручил ему документ совершенно особенной важности. О том, что этот документ самого высшего уровня, говорил тот факт, что он был подписан самим Теодором Трунцем. Не было, честное слово, в Сулейкене и его окрестностях, другого имени, которое бы внушало столько респекта и уважения, столько страха и ужаса, столько почтения, как Теодор Трунц. Впрочем, за этим именем скрывался никто иной, как командир знаменитых кулкакенских фузилёров, которые, числом в одиннадцать душ, стояли гарнизоном на той стороне луга. Слава, которая их сопровождала не только до, но, в особенности, после встречи с ними, была такова, что каждый, кто имел честь служить в этой части, непременно был зафиксирован в исторических анналах Сулейкена и его окрестностей. А что уж говорить про устные предания…
Итак. Гамилькар Шасс, мой дед, сразу почувствовал в указанном документе новизну увлекательного чтива, переломил, как говорится, сургуч и погрузился в чтение. Из письма, пока письмоносец, Хуго Цаппка, стоял рядом с ним, он узнал, что ему без задержки и промедления самым кратчайшим путём необходимо поспешить в Кулкакен – в качестве замены для обер-фузилёра Йоханна Шмальца, который должен быть демобилизован по причине стремительной потери всех своих зубов. Внизу подпись, крупными буквами: Трунц, командир.
Хуго Цаппка, письмоносец, склонился над моим дедом, и после того, как он всё разузнал, искренне пожелал ему удачи и откланялся; а после того, как он ушел, мой дед достал свою старую берданку, привязал к спине шмат копчёного мяса, и, после продолжительного прощания, направился через луг.
Шаг за шагом, и бравый молодец вскорости достиг гарнизона знаменитых кулкакенских фузилёров, который представлял собой несколько простых, неотапливаемых строений на опушке леса. Караульный – высокий, охудавший, угрюмый человек, приказал моему деду подойти поближе, и как только он оказался прямо перед ним, закричал: «Кто там?». На что мой дед по-простецки ответил: «Гамилькар Шасс, если позволите». Затем он предъявил документ, одарил караульного куском копченого мяса и получил разрешение пройти.
Так, сначала он осмотрелся вокруг, провел инспекцию, так сказать, и тут он неожиданно наткнулся на дверь, из-за которой доносился голос. Мой дед, он приоткрыл дверцу, просунул голову внутрь и увидел группу фузилёров, внимательно слушавших доклад под названием «Что делать и как держаться кулканенскому фузилёру, если враг бежит?». Так как у него после короткого прослушивания проявился интерес к докладу, он присоединился к слушателям и вперил свой взгляд вперёд.
И кто там сидел впереди? Конечно Трунц, командир. Невысоким, вспыльчивым брюнетом был этот Теодор Трунц, а кроме того, у него была деревянная нога (настоящую, как он любил говорить, он отдал за отчизну). Тем не менее, он был, в общем-то, необычным человеком, уже по той причине, что вовремя тактических уроков он отстегивал свою деревянную ногу, ошарашивая таким образом тех, кто пытался уснуть.
Итак, Гамилькар Шасс, мой дед, зашёл внутрь и хотел было устроиться поудобнее, как Трунц прервал свой доклад и, по привычной манере, с целью закрепления услышанного, начал опрос. Так, например, он спросил одного дородного фузилёра, сидевшего в первом ряду: «Что надо, — спросил он, –- делать, если враг собрался бежать?»
«Быть начеку из-за возможной засады», – последовал ответ.
– Точно, — сказал Трунц, и, без раздумий, выкрикнул: – А что с продовольствием? Можно ли употреблять в пищу оставленные врагом припасы?
– Можно, — откликнулся другой фузилёр, — но только консервированное. Всё другое не годится.
– Тоже верно, — сказал Трунц. — Но что с книгами? Эй, ты, там, на последнем ряду. Чтобы ты сделал с книгами?
Мой дед, которому задали вопрос, поначалу оглянулся, так как он думал, что позади него ещё кто-то сидит. Там однако никого не было, и поэтому он сказал: «Я бы быстро их прочитал, а потом бы задал бы жару вражине своей берданкой.»
Этот ответ, данный из простодушного его пристрастия, вызвал, как можно было предположить, ярость у Теодора Трунца. Он поднял деревянный протез, размахивая им над головой, чисто помешался этот человек. Затем он вызвал моего деда вперёд и громко спросил: «Кто ты, к чертям собачьим, есть?»
– Я, – сказал мой дед, – Гамилькар Шасс. И я хотел бы для начала немного уважения, как фузилёр к фузилёру.
Ага, к Теодору Трунцу стал постепенно возвращаться разум, лицо его так часто менялось попеременно с белого в синий и красный цвет, что вызывало некоторое беспокойство за него.
В конце концов он пристегнул свой протез и дал команду:
– Противник на виду!
И выгнал своих фузилёров на задний двор. И тут всё и началось: сначала он позвал жестом Гамилькара Шасса, моего деда, и гаркнул:
– Я чувствую себя, – сказал мой дед, – сегодня несколько не в форме. К тому же дорога через луг была не очень-то и приятной.
– В таком случае, покажи-ка нам, – гаркнул Трунц, – где фузилёр может найти укрытие. Только поторопитесь, если вам это будет угодно.
– Это случается, — сказал мой дед, – от случаю к случаю.
– Ты нам должен это показать, – во весь голос гаркнул взбесившийся Трунц.
– По обычаю, – сказал мой дед, – я бы предпочел в данный момент немного вздремнуть. Дорога через луг была не очень приятной.
Теодор Трунц, командир, упал на землю, чтобы показать Гамилькару Шассу, моему деду, о чём идёт речь.
– Так, – кричал он, — именно так поступает фузилёр!
После некоторой паузы, когда мой дед удивленно пялился на него, он сказал:
– До Сулейкена всего лишь два часа пути. Если я сейчас выйду, то к полуночи буду уже дома.
От этих слов Теодор Трунц поначалу застыл в судорожном крике, крике, который с такой силой вонзился в заросли, что всякий зверь покинул их и многие годы эти окрестности документально игнорировал. Затем однако он постепенно пришел в себя, огляделся, осмелился неуверенно улыбнуться и выдал приказ:
– Враг убит! — на что фузилёры с определенным облегчением устремились по направлению к гарнизону.
И Гамилькар Шасс, мой дед, тоже поспешил за ними, нашел себе каморку с лежанкой и прилёг покемарить. Так он подремал около четырех часов, пока около его уха не раздался сигнал горна, заставивший его бросить взгляд на свои карманные часы, убедиться, что время уже заполночь и снова улечься. Ему также удалось, дедушке, снова задремать, как дверь сорвало с петель, вошел командир и закричал:
– Был дан, фузилёр Шасс, сигнал тревоги!
– Тревога, – сообщил мой дед, – объявлена в не совсем удобное время. Нельзя ли, будьте так любезны, объявить её после завтрака?
– Речь идёт, – кричал Трунц, – о контрабандистах. Они были замечены у границы. В это время, сейчас, а не после завтрака.
– Тогда я должен, – ответил Гамилькар Шасс, – от тревоги отказаться.
Завернулся снова поплотнее в одеяло и спустя несколько вздохов погрузился в благостную дрёму. Дремал он без перерыва до следующего утра, позавтракал взятым с собой копченым мясом прямо в кровати и спустился затем вниз, где как раз проходило тактическое занятие под названием: «Что делать и как себя веcти кулкакенскому фузилёру, если он поймал контрабандиста». Трунц сидел впереди и держал речь, а фузилёры слушали внимательно, полные сдержанного гнева, – гнева, потому что на протяжении 26 лет, объявляемые почти каждый день тревоги из-за контрабандистов, не привели к поимке последних. Послушал всё это Гамилькар Шасс, мой дед, просто встал и хотел было выйти. На что Трунц сразу же закричал:
– Фузилёр Шасс, куда?
– На свежий воздух, если позволите, – сказал мой дед, – во-первых, я хотел бы, если позволите, размять ноги, и во-вторых, мне хотелось бы поймать парочку контрабандистов.
– Чтобы поймать контрабандистов, фузилёр Шасс, нам сначала необходимо объявить тревогу. Ты останешься и прослушаешь урок по тактике. Сейчас – служба.
На что мой дед сказал:
– Между нами, как фузилёр фузилёру: сейчас поспела лещина, а я падок, чёрт меня возьми, на лесные орехи. Я тут быстренько, тока пару штук сорву.
Ну-ну, на что Теодор Трунц, командир, подал команду фузилёрам «смирно» и выкрикнул: – Настоящим опрашивается фузилёр Гамилькар Шасс, есть ли у него потребность служить родине?
– Потребность имеется, – сказал мой дед. – Но поначалу мне хотелось бы добыть лесных орехов.
– В таком случае, – гремел Трунц, – я должен отдать приказ фузилёру Шассу оставаться на месте. Приказ есть приказ.
– До Сулейкена, – дружелюбно угрожал мой дед, – всего лишь четыре часа. Если я сейчас выйду, то до трёхчасового кофе я был бы на месте.
И он откланялся перед удивлённым Трунцем и вышел вон мимо некоторых стоявших по стойке смирно фузилёров, поглаживая при этом некоторых из их. Прошёл, мой дед, в стойло, нашёл там овечью шкуру, и вместе с ней покинул гарнизон. Сорвал лесные орехи, разгрыз, сколько он смог набрать, приближаясь при этом к границе. И как только он оказался достаточно близко к ней, натянул на себя овечью шкуру, опустился на четвереньки и смешался с пасущейся овечьей отарой.
Овцы, они не были недружелюбны с ним, приняли его к себе в середину стада, пинали его по-товарищески и пытались с ним разговаривать – чего, из понятных причин, он не мог допустить.
Отлично. Так он медленно брёл с овцами довольно долгое время, как он, в сумерках, неожиданно открыл следующее: от увидел, как две особенно неуклюжие овцы отделились от отары и, сильно покачиваясь при ходьбе, потрусили к границе. Мой дед, задорно последовал за ними, подпрыгивал вокруг них, бодал их головой и поддразнивал их так долго, пока он не услышал, что он хотел услышать. А услышал он, кстати, как одна овца сказала другой:
— Так и заехал бы ей, — говорила одна, — прям по башке, иначе она мне все бутылки разобьёт.
В тот же момент, как и ожидалось, мой дед вскочил, применил к ним тот приём, который они хотели совершить по отношению к нему, связал их спереди и сзади, и погнал их бодренько в гарнизон. Напевая при этом песенку. И появился точно в тот момент, когда проводилось занятие по боевой подготовке под заголовком: «Как и куда кулкакенский фузилёр должен продырявить контрабандиста штыком?»
Фузилёры – они просто упали в обморок, когда увидели Гамилькара Шасса, моего деда, напевающего мелодию пастуха и погоняющего впереди своих овец. И Трунц, командир, подскочил к нему и закричал:
– Заниматься животными, фузилёр Шасс, во время службы запрещено.
На что мой дед отвечал:
– Собственно, –- отвечал он, — я сейчас подремал бы. Но для начала я содрал бы с них шкуру.
И он сорвал с выглядевших, как на сносях, овец шкуры и пред всеми предстали два рослых контрабандиста, которые сверх того были нагружены неким числом бутылок со шнапсом.
Надо ли мне ещё что-то рассказывать?
После того, как ликование фузилёров утихло, Теодор Трунц, командир, подошёл к моему деду, поцеловал его и сказал:
– Теперь ты можешь, братец, подремать, и когда ты проснёшься, фузилёр Шасс умрёт. А поживать будет унтер-офицер Шасс, награждённый кулкакенским почётным нагрудным знаком для старших фузилёров.
– Сперва, – ответил мой дед, – я должен заполучить парочку лесных орехов.
Кстати, он пробыл у кулкакенских фузилёров не до самой смерти; однажды по весне он пропал для посадки картофеля и уже обратно не вернулся.
К написанию этой заметки, посвящённой одной малоизвестной странице истории Светлогорска/Раушена, меня сподвигла фраза в русскоязычной Википедии о том, что для привлечения туристов в Раушене был построен ипподром. Никаких ссылок на источник (как это часто бывает) приведено не было. Более того, в немецкоязычной статье на эту же тему про ипподром не было ни слова. При этом, к примеру, английская, французская и литовская версии практически полностью повторяли друг друга и русскую версию (понять, какая же версия была первоисточником, а какие являются лишь её переводом, мне оказалось не под силу). Какой-то иной информации о раушенском ипподроме (кроме повторения той самой фразы из Вики) в интернете не нашлось. Но мир не без добрых людей, и на одном из форумов, посвящённых истории Восточной Пруссии, мне посоветовали полистать хайматбриф (периодический журнал) Замландского землячества «Unser schönes Samland» № 203 за 2014 год…
В общем, «лошадиная» тема нашему проекту не чужда, и мы уже писали и о Темпельхютере, и о лошадином рынке в Велау, Поскольку на российской части бывшей Восточной Пруссии было, по меньшей мере, ещё три ипподрома (в Кёнигсберге, Инстербурге и Цинтене), они так или иначе упоминались в различных заметках. Надеюсь, что и публикуемый ниже текст, в основе которого лежит перевод материала из вышеупомянутого номера «Unser schönes Samland», покажется читателям небезынтересным.
______________
Фрагмент плана Раушена. 1910-е годы. Будущий ипподром расположился на восточной окраине курорта.
Ещё до 1920 года на восточной окраине Раушена, на неосвоенных дюнах между береговым обрывом и главной улицей Штранд (сейчас ул. Ленина), появились теннисные корты, спортивная площадка и детская игровая площадка. В брошюре, изданной в 1920 году к 100-летнему юбилею курорта, городские власти отмечали, что «Замландское общество наездников и конезаводчиков» (Samländische Reiter- und Züchterverein) намеревалось создать здесь и поле для скачек.
На городском плане Раушена 1926 года это поле, называющееся Renn- und Turnierplatz (перевести это можно как «место для скачек и турниров»), уже было обозначено. Сейчас на месте бывшего ипподрома (для простоты мы будем использовать этот термин) находится городской парк к востоку от «Янтарь-холла».
Чётких границ у ипподрома не было. Скорее всего, размеры его составляли 300 на 200 м. Покрытием ипподрома был обычный песок. Имелись ли на ипподроме какие-то постоянные сооружения для занятий конным спортом и размещения зрителей, сказать определённо нельзя.
Ипподром находился в правом верхнем углу карты, к востоку от Venusschlucht — Венериного оврага, примерно там, где на карте обозначена спортивная площадка. Фрагмент топокарты масштаба 1:25000. 1935 г.
Можно предположить, что на ипподроме имелось несколько различных площадок для проведения соревнований по довольно большому набору спортивных дисциплин.
Пауль Гузовиус в своей книге «Крайс Замланд» отмечает, что в 1928 году «…состоялись соревнования на живописной площадке близ берега Балтийского моря около курорта Раушен. Раушен имел репутацию лучшего в провинции места для конных спортивных состязаний, сюда охотно съезжались наездники, доставляли своих скакунов. Соревнования здесь неизменно проходили в дружеской доброжелательной атмосфере. Участвовали и местные всадники…». Таким образом, можно предположить, что соревнования, прошедшие 14-15 июля 1928 года, проводились уже не впервые.
Зрители наблюдают за соревнованиями на ипподроме в Раушене. Конец 1920-х — 1930-е г.г.
В сентябре этого же года, в посвящённом конному спорту журнале «Св. Георг» (St Georg), в заметке «Вторые соревнования в Бад-Раушене», отмечалось:
«Как прямое следствие исключительно успешного провинциального турнира в Раушене, «Замландское общество наездников и конезаводчиков» вместе с «Шаакенским клубом наездников» в следующую субботу и воскресенье, 21 и 22 июля, провели второй турнир.
Погода также благоприятствовала этому предприятию; но посещаемость была далеко не такой сильной, как восемь дней назад.
Мероприятие было организовано идеально, на нём царил спортивный, дальновидный дух заводчиков Замланда. Именно этот дух привел к тому, что турнирная площадка в Раушене, которая была создана всего несколько лет назад и до недавнего времени не была очень известна, <…> теперь занимает место сразу же после Инстербурга…»
Обратимся теперь к списку дисциплин на турнирах в Раушене. Среди них были как собственно спортивные соревнования, так и, видимо, некие конкурсы внешнего вида лошадей, где жюри оценивало экстерьер животного. Скорее всего, именно таким был конкурс для охотничьих лошадей (Eignungsprüfung für Jagdpferde) на приз «Блютгерихта».
Среди спортивных состязаний были:
скачки на охотничьих лошадях (Jagdrennen) на приз Раушена;
конное троеборье (Vielseitigkeitsprüfung) на приз Нодемс (Preis von Nodems);
скачки на приз конезаводчиков Восточной Пруссии;
стипль-чез (Querfeldeinrennen) на приз города Кёнигсберг;
выездка (Dressurprüfung) на приз Куршского залива;
скачки с препятствиями на охотничьих лошадях (Ausgleichsjagdspringen).
В 1929 году журнал «Св. Георг» в заметке «Турнир и скачки в Раушене» так описывал это мероприятие:
«Соревнования были организованы «Замландским обществом наездников и конезаводчиков» вместе с «Шаакенским клубом наездников» 21 и 28 июля 1929 года.
В этом году Раушен снова стал местом притяжения для наездников и зрителей. Ведь за два дня турнира было получено около 400 заявок, а к 10 утра воскресенья все места уже были раскуплены. Яркое солнце и образцовая программа обеспечили двум клубам-организаторам полный успех.
Сама турнирная площадка показала некоторые заметные улучшения по сравнению с прошлым годом. Было бы очень кстати, если бы Раушен за счёт финансирования со стороны государства и частных фондов смог включить в свою ежедневную программу третьи скачки на охотничьих лошадях. По этому поводу я хотел бы поднять вопрос о том, что было бы более целесообразно в интересах клубов установить дни турниров в Восточной Пруссии таким образом, чтобы клубы не проводили свои турниры в один и тот же день.
21 июля совпали соревнования в Раушене и Будветене (идентифицировать нынешнее название этого населённого пункта мне не удалось. — admin), а 28 июля — в Раушене и Лыке (сейчас Элк, Польша. — admin), чего можно было бы избежать, если проявить немного доброй воли».
Среди дисциплин в этом году были, в числе прочих, конное троеборье (участвовало 24 наездника), стипль-чез и стипль-чез с тотализатором (участвовало 14 наездников; во время соревнований произошёл массовый завал).
Специально для женщин-наездниц был проведён конкурс скаковых лошадей (Eignungsprüfung für Reitpferde) с призом. Ещё один конкурс был организован для упряжных лошадей.
Гран-при Раушена, за который боролись 10 наездников, разыгрывался в скачке охотничьих лошадей на дистанции 3000 м.
Особый восторг у зрителей, сопровождавшийся бурными аплодисментами в конце, вызвали скачки на пони.
Популярность конных соревнований в Раушене росла год от года. В 1931 году количество зрителей только в первый день превысило 3000 человек. Раушенский турнир, будучи не таким большим, как соревнования в Инстербурге, давал возможность участвовать в нём не только маститым спортсменам, но и молодёжи из небольших сельских конноспортивных клубов. В том же 1931 году между двумя турнирными днями прошли командные соревнования между членами клубов наездников из крайсов Кёнигсберг и Фишхаузен. Спортсмены из крайса Фишхаузен победили.
Как долго проводились соревнования в Раушене, не известно. Так же не известно, что случилось с ипподромом после окончания Второй мировой войны. Возможно, что первые переселенцы, оказавшиеся в Раушене, могли бы прояснить картину. Но, думается, если на ипподроме не было никаких капитальных построек, то и особых следов былых конноспортивных баталий на берегу Балтики могло и не быть.
В основе данной статьи лежат две работы — перевод части главы из труда историка Кристофера Херрманна «Der Hochmeisterpalast auf der Marienburg. Konzeption, Bau und Nutzung der modernsten europäischen Fürstenresidenz um 1400» и диссертация Татьяны Игошиной «Двор верховного магистра Немецкого ордена в Пруссии в конце XIV — начале XV веков».
________________________
Верховный магистр Тевтонского ордена, полубрат и брат-рыцарь. Художник Марек Шишко.
Магистр, как глава Тевтонского ордена, находился на положении «первого среди равных», и, согласно уставу, не был самодержавным владыкой. Однако его положение значительно отличалось от остальных братьев Ордена. В Правилах, прописывающих питание, появляются первые признаки исключительности магистра — если питья ему полагалось как и остальным братьям, то мясо и рыбу он получал как для четверых, чтобы по своему усмотрению разделить её между провинившимися братьями (PERLBACH, S. 67). Согласно обычаям магистру полагалось несколько лошадей — один боевой конь, три обычных лошади и одна парадная, а также один пони (PERLBACH, S. 98). На время путешествий ему также выделялись два вьючных животных. Привилегиями, предоставленными магистру Правилами, были собственные покои в здании конвента — (PERLBACH, S. 68), в которых он мог также принимать пищу во время продолжительной болезни.
Обычаи также приписывают магистрам небольшую группу слуг и обслуживающего персонала. Согласно одиннадцатому обычаю, свита Верховного магистра должна была состоять из следующих двенадцати человек: капеллан и его ученик с тремя лошадьми, туркопол (носитель щита и копья), второй туркопол (гонец), третий туркопол (камергер), четвертый туркопол (оруженосец на войне), повар с лошадью, брат-сариант (пастух), два брата-рыцаря в качестве приближенных и два кнехта в качестве рассыльных (PERLBACH, S. 98). Из этих двенадцати человек только восемь постоянно находились поблизости от Великого магистра, поскольку гонец, рассыльные и оруженосец выполняли свои обязанности вне резиденции.
Мальборк. Замок Мариенбург. Крыло замка, где располагались покои Верховного магистра Тевтонского ордена. 2018 г.
Со временем свита магистра разрасталась и увеличивалась. Этот процесс усилился с переносом резиденции магистра в Пруссию и продолжался до секуляризации Ордена. В Мариенбурге находилось большое количество различного обслуживающего персонала и, в то же время, существовала отдельная система служб, обеспечивающих потребности непосредственно Верховного магистра. В целом двор магистра насчитывал от 100 до 125 человек, часть из которых проживала во дворце магистра. Для сравнения, двор епископа Эрмланда насчитывал почти 100 человек (JARZEBOWSKI, S. 249). Лишь небольшое число лиц, принадлежавших ко двору, были членами Ордена как рыцари или священники. Членами Ордена точно были капеллан, кумпаны магистра и, в некоторых случаях, кухонный мастер, смотритель погреба и конный маршал. Некоторые писцы или нотариусы канцелярии Верховного магистра происходили из круга священников ордена. Подавляющее большинство слуг происходило из городской буржуазии или сельского населения. Дворянство было представлено только как динеры Верховного магистра.
Ниже рассмотрены в подробностях слуги и свита Верховного магистра в период около 1400 года.
Кумпаны (Kumpan) Верховного магистра и их кнехты
В непосредственной близости от магистра находились два кумпана, старший и младший, которые проживали прямо под покоями магистра и отвечали за выполнение различных задач. В «Мариенбургской книге казначея» (Das Marienburger Tresslerbuch, МТВ) кумпаны упоминаются много раз, поскольку они рассчитывались за различные поручения и дела магистра, а иногда также присматривали за гостями магистра.
Кумпан Верховного магистра Арнольд, деятельность которого можно проследить между 1401 и 1408 годами, часто получал деньги, чтобы выплачивать их по поручению магистра на различные цели (MTB, 119, 285). В 1402 году он сопровождал князя Свидригайло из Энгельсбурга в Кульмзее (MTB, 163), в 1406 и 1407 годах ездил на Готланд по поручению магистра (MTB, 401, 431) и в 1408 году в Ковно (MTB, 459). Наконец, в 1408 году он был назначен фогтом Ноймарка и по этому случаю получил в подарок жеребца (MTB, 495).
Кумпаны также фигурируют в качестве свидетелей в большинстве грамот, изданных Верховным магистром, и, следовательно, присутствовали на соответствующих обсуждениях.
Институт кумпанов, однако, не ограничивался свитой Верховного магистра, они существовали и в свитах других Великих управляющих, хотя лишь магистр имел двух кумпанов. Соответствующее положение содержится в Правилах Ордена, где в одиннадцатом обычае было оговорено, что в число слуг Великого магистра должны входить два «comites». Первый известный по имени кумпан магистра упоминается в 1312 году (PUB 2, Nr. 76: „Frater Gebehardus de Glyna socius magni commendatoris“).
Кумпаны магистра были в основном молодыми рыцарями в начале своей карьеры в Ордене. Некоторые из них впоследствии стали великими управляющими или магистрами. Ульрих фон Юнгинген, Конрад и Людвиг фон Эрлихсхаузены в начале своей карьеры были кумпанами Верховного магистра. Путь от кумпана до Великого комтура удалось пройти Генриху Ройсу фон Плауэну (1336-1338) и Куно фон Либенштайну (1383-1387). Из восьми кумпанов рейнского происхождения при Винрихе фон Книпроде, семеро позже поднялись до ранга управляющих, двое из них даже стали великими управляющими. У каждого кумпана великого магистра был свой кнехт, но об их деятельности почти ничего неизвестно. Помимо обычных вспомогательных услуг для кумпанов, кнехтов иногда отправлялис различными поручениями в поездки, и именно в подобных случаях они фигурируют в МТВ. Так, Маттис Элниш, кнехт кумпана Арнольда, в 1405 году привез жеребцов в подарок от Верховного магистра великому князю Витовту (MTB, 353). В 1408 году кнехт Ханнос доставил вино Великой княгине Литовской (MTB, 470).
Неизвестно, где проживали кнехты во дворце. Скорее всего, их постели находились в покоях кумпанов.
Об институте кумпанов Великого магистра см. VOIGT 1830, S. 233f; MURAWSKI, S. 24; JÄHNIG 2011, S. 86f; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, SS. 227-229; JÓŹWIAK, SS. 150-152.
Специального исследования о кумпанах Великого магистра до настоящего времени нет.
Покои Верховного магистра в замке Мариенбург. 11 — Летняя трапезная (ремтер); 11а — вход в Летнюю трапезную; 12 — Зимняя трапезная (ремтер); 12а — вход в Зимнюю трапезную; 15а — покои Верховного магистра; 15b — задние покои Верховного магистра; 15d — комната камергеров; 16 — капелла магистра. Автор К. Херрманн.
Старший и младший камергеры (Kämmerer) и их мальчики
Из всех слуг именно два камергера поддерживали самый тесный личный контакт с Верховным магистром и выполняли для своего господина множество дел, покупок и поручений. Это видно, например, из того, что в МТВ старший камергер Тимо упоминается на 240 страницах (MTB, 648). Ни один другой человек не упоминался так часто даже приблизительно. Камергер выполнял почти все мелкие и крупные повседневные задачи от имени и по поручению магистра. Он получал годовое жалованье в 100 марок (JÄHNIG 1990, S. 71 (список слуг периода 1393-1407 гг.)) и, таким образом, был одним из самых высокооплачиваемых придворных. Первое известное документальное упоминание о камергере относится к 1372 году, когда Томас де Хайнбух («dicti domini magistri camerarius») появился в списке свидетелей нотариального документа (CDW 2, № 463). Но поскольку камергер упоминается в одиннадцатом обычае, приведенном выше, он был при магистре в качестве слуги уже в XIII веке. Однако в остальном камергеры лишь изредка выступают в качестве свидетелей, в отличие, например, от кумпанов, которых почти всегда можно найти в списках свидетелей деяний Великого магистра. Это указывает на то, что камергеы занимались в основном практическими вопросами жизни магистра, но не принимали участия в собраниях и совещаниях.
Камергеры в основном отвечали за все вопросы, связанные с резиденцией великого магистра. Точное описание их обязанностей будет сравнимо с тем, которое сохранилось для камергера епископа Вармии (SRW 1, 326f; Ordinancia der Burg Heilsberg (um 1470), FLEISCHER, S.810–812; JARZEBOWSKI, S. 101). Соответственно, камергер следил за убранством магистерских покоев, а также контролировал, кто входит и выходит из нее, что должно было сохраняться в тайне. Он контролировал всех, кто оказывал личные услуги своему господину в любом виде. В частности, он должен был наставлять и обучать слуг (FLEISCHER, S. 811 — «Камергер должен обучать оруженосцев господина тому, как себя вести, и наставлять их в приличиях и манерах»). Когда магистр покидал свои покои, камергер должен был его сопровождать.
По крайней мере, у главного камергера были свои покои, которые описаны в 1415 году в расходной книге хаускомтура как «unsers homeysters kemerers kamer » (AMH, 179). Еще одно упоминание «dez kemerers kamer» встречается в 1416 году (AMH, p. 208). Где находилась эта комната, нельзя сказать с уверенностью. Из-за постоянной близости камергеров к магистру для этой цели можно было использовать небольшую комнату к востоку от коридора, ведущего в покои Верховного магистра. Возможно, оба камергера пользовались этой комнатой, поскольку в отчетах упоминаются два ключа от этой комнаты. Однако можно предположить, что младший камергер спал в покоях великого магистра, где рядом с большой кроватью великого магистра с балдахином стояла простая скамья для сна (AMH, 247).
В распоряжении камергеров были также мальчики, о которых, однако, есть только одна запись в МТВ — в 1407 году бело-серые полотнища были куплены для мальчиков камергера (MTB, 441): «item 4 m. vor 2 wysgro laken des meysters kemerern jungen und cröpeln». Никакой подробной информации об обязанностях или спальном месте этих мальчиков неизвестно. Возможно, мальчики были идентичны мальчикам Верховного магистра, над которыми надзирали камергеры.
О роли камергеров см. JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, SS. 247-249.
Мальчики Верховного магистра (Jungen)
На службе у Верховного Магистра было несколько мальчиков. Они одевались за счет магистра (В 1400 году мальчик магистра Якоб получил тунику (MTB, 87), а в 1440 году мальчик магистра Каспар был снабжен плащом, кафтаном и шоссами (OBA, № 7794; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 250)) и сопровождали его или посланников ордена в дипломатических поездках (Мальчик магистра Иван ездил в Бирглау в 1408 году (MTB, 496) и сопровождал Дитриха фон Логендорфа в Англию в 1409 году — «item 1⁄2 m. Ywan dem jungen zerunge, als her mit her Ditteriche von Logendorff ken Engelant zoch.» (MTB, 541). В 1416 году всех мальчиков великого магистра отправили в Данциг (AMH, 196).
По аналогии с описанием обязанностей мальчиков епископа Вармии, вероятно, в обязанности мальчиков Великого магистра также входило прислуживать своему господину во время трапезы, в частности, раскладывать посуду и столовые приборы на столе господина, а также чистить и хранить их после трапезы (SRW 1, S. 327; FLEISCHER, S. 811). Мальчики жили вместе в одной из комнат, точное местоположение которой неизвестно, но предположительно она находилась во дворце Великого магистра или рядом с ним. В 1417 году были переделаны покои, в которых спали три мальчика, прислуживающие магистру. (AMH, 282). Возможно, что покои находились в пристройке к северу от часовни, где также располагались покои учеников капеллана.
О мальчиках см. JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 249–251.
Второй этаж «дворца магистров» замка Мариенбург. Помещения II5a-d — помещения кумпанов. Автор К. Херрманн.
Капеллан Верховного магистра (Kaplan) и его ученики
Одним из самых важных доверенных лиц магистра был его капеллан (об особом доверительном положении и обязанности хранить тайну можно судить по присяге, которая была дана капелланом Конраду фон Эрлихсхаузену (KUBON/SARNOWSKY, S. 253f)), который также отвечал за канцелярию. При Генрихе фон Вальдике, капеллане с 1326 по 1344 гг., вероятно, была создана канцелярия магистра (см. ARMGART, S. 148). Начиная с Генриха, капелланы также регулярно указывались в качестве свидетелей в грамотах Верховного магистра. Уже в XIII веке личный капеллан принадлежал к небольшому кругу слуг, которые, согласно одиннадцатому обычаю Ордена, находились в ведении магистра, и набирался из группы священников ордена. Он также брал на себя функцию исповедника Великого Магистра — важную задачу, которая требовала тесных личных доверительных отношений (В 1405 году капеллан магистра Йоханнес Охманн получил черную мантию, и в МТВ он описан как исповедник магистра по этому случаю — «item 3 m. 8 scot. vor 8 elen swarzes gewandis her Johannes des meisters bichtvater» (МТВ, 351)). Поэтому вновь избранные Верховные магистры обычно назначали нового капеллана вскоре после вступления в должность. Исключением является Генрих фон Вальдике, который служил капелланом при четырех Верховных магистрах с 1326 по 1344 год (с перерывом в четыре года).
Как и в случае с кумпанами, функция капеллана Великого магистра могла стать ступенькой к более высокой церковной карьере, которая в некоторых случаях вела к сану епископа.
Следующие капелланы позже стали епископами:
Рудольф (1312-1316 гг. капеллан Карла фон Трира, вероятно, идентичен с более поздним епископом Помезании),
Викбольд Доббельштейн (1352-1363 гг. капеллан Винриха фон Книпроде, с 1363 г. епископ Кульма),
Мартин фон Линов (1383-1390 гг. капеллан Конрада Цёлльнера фон Ротенштайна, избранный епископом Кульма в 1390 году, но не утвержденный Папой, позднее исполнял обязанности декана капитула Кульмского собора),
Арнольд Штапель (1397-1402 гг. капеллан Конрада фон Юнгингена, назначен епископом Помезании в 1403 году),
Йоханнес Охманн (1402-1405 гг. капеллан Конрада фон Юнгингена, с 1405 года епископ Ревеля),
Каспар Линке (1433-1440 гг. капеллан Пауля фон Русдорфа, с 1440 года епископ Помезании)
Сильвестр Стодевешер (1441-1448 гг. капеллан Конрада фон Эрлихсхаузен, с 1448 г. архиепископ Риги)
Андреас Сантберг (1449 г. капеллан Конрада и Людвига фон Эрлихсхаузен, избран епископом Кульма в 1457 г., но умер до вступления в должность).
Вероятно капеллан был ответственен и за духовную культуру магистра. Так через капеллана магистра Арнольда в 1400 году оплачивается рама за 3 марки (МТВ, 62). Рама эта предназначалась для «mappa mundi» — карты мира, которую собирались повесить в капелле на стену, как наглядную иллюстрацию христианской картины мироздания.
Капелланы магистра также сопровождали Верховного магистра в его поездках и имели свою собственную повозку. В 1406 году в Книге казначея упоминается повозка капеллана великого магистра Герхарда — «item 3 m. vor her Girhardts des meisters capellans wagen» (MTB, 415).
Покои капеллана находились в канцелярии. Капеллан присматривал за учениками, но их количество неизвестно. Обучение их, безусловно, было направлено на подготовку к карьере священнослужителя и в любом случае включало чтение, письмо, латынь и церковное пение. Согласно Хайльсбергской ординации, епископ Вармии отбирал одаренных учеников для обучения, чтобы впоследствии они могли служить ему в качестве нотариусов или даже продолжить карьеру священника (ср. SRW 1, с. 333; FLEISCHER, S. 817). Согласно МТВ, ученики несколько раз получали небольшие суммы денег в качестве благодарности за пение в капелле Верховного магистра. Например, в 1402 году (МТБ, 383): «4 скота, отданные ученикам, которые пели в часовне нашего мастера в день святого Дорофея». Они также пели в 1406 году во время визита великой княгини Анны в часовню магистра (MTB, 179f): «также 8 скотов школярам, которые пели в часовне магистра. (…) 2 скота ученикам, которые пели в часовне магистра в день святой Маргариты». Кроме того, упоминается, что ученик охранял лампаду, возможно, в капелле Великого магистра (МТВ, 180). В 1399 году из МТВ известно, что ученик был отправлен в Рим в качестве посыльного к орденскому прокуратору (МТВ, 20).
Ученики жили в комнате в пристройке к северу от часовни, и в расходной книге хаускомтура Мариенбурга несколько раз отмечается ремонт крыши над комнатой учеников капеллана. Так, в 1415 году (AMH, 189f) говорится: «item 9 sc. vor cleyne stobichcen bey dem borne czu decken und des kapplans schuler kamer czu decken». Аналогичные записи встречаются в 1415 (AMH, 181) и 1418 (AMH, 306) годах.
В целом о положении капеллана см. ARMGART, SS. 118-120.
Третий этаж «дворца магистров» замка Мариенбург. III1 — канцелярия; III1b — комната капеллана. Автор К. Херрманн
Юрист магистра, его писцы и слуги (Jurist/Syndikus)
Всёвозрастающее значение письменности в административной и дипломатической деятельности означало, что Верховному магистру все чаще приходилось прибегать к помощи юридически образованных специалистов в своей канцелярии, в дополнение к капеллану и писцам. Для этой цели Великий магистр имел своего собственного юриста (адвоката/синдика). Невозможно с уверенностью сказать, когда впервые в дополнение к капеллану был нанят юрист. Однако, это произошло самое позднее при магистре Конраде фон Юнгингене, который выбрал на эту должность помезанского кафедрального пастора Иоганна Раймана. Вместе с Иоганном Мариенвердером Райман был духовником Доротеи Монтауской и сыграл решающую роль в начале процесса её канонизации. В 1393 году он поступил на службу к Верховному магистру («des homeisters iuriste») и отказался от должности пастора, но остался каноником. В феврале 1398 года ему была выдана инструкция для переговоров, которые он должен был вести в качестве посланника Ордена с немецкими князьями (CDP 6, 165–167). Между 1403 и 1409 годами Иоганн Райманн несколько раз появляется в МТВ. Записи в основном касаются расчета его годового жалованья в 40 марок, что делало юриста одним из высокооплачиваемых слуг магистра. Годовые ведомости о заработной плате встречаются за 1403-1409 годы (MTB, 235f, 342, 381, 420, 441, 460, 528). Кроме того, он продолжал получать пособие как помезанский каноник, так что его общий доход был весьма солидным. Кроме того, юрист получал динера (MTB, 300 (1404): «item 10 m. meister Johannes Rynman zu syner dyner cleidunge am dinstage noch lnvocavit») и пособие, когда сопровождал магистра в поездках (МТВ, 298). О важности правоведа можно судить и по тому, что у него был как минимум один собственный писец и динер. Его писцы Рулант (1404/05) и Лауренций (1406/08) упоминаются несколько раз, ибо они часто получали годовое жалованье для своего господина от Главного казначея (MTB, 298, 342). Динер Кирстан упоминается в 1409 году (MTB, 528).
Для Иоганна Раймана его работа в качестве юриста при дворе Верховного магистра стала трамплином для более значительной карьеры, поскольку в 1409 году он стал епископом Помезании. Сопоставимый рост можно наблюдать и у его преемников в качестве юристов магистра, поскольку и Иоганн Абезир (1411-1415), и Франц Кухшмальц (1417-1424) достигли должности епископа Вармии (BOOCKMANN 1965, S. 136.).
Наиболее точно известны жизнь и деятельность Лаврентия Блюменау, последнего юриста Верховного магистра в Мариенбурге, т.к. биография Блюменау стала темой диссертации Хартмута Боокмана (BOOCKMANN 1965). Блюменау, происходивший из купеческой семьи из Данцига, учился в Лейпциге, Падуе и Болонье с 1434 по 1447 год, и был прекрасно подготовлен как доктор права. Он поступил на службу к Верховному магистру в 1446/47 году и оставался на своем посту до декабря 1456 года — как один из последних верных сторонников магистра, который был захвачен наемниками. Блюменау был священнослужителем, но, очевидно, не священником ордена. По словам Хартмута Боокмана, Блюменау работал в основном на дипломатической службе и несколько раз ездил в качестве посланника к императорскому двору в Вене и в Римскую курию. Между его многочисленными поездками были и более длительные пребывания в Мариенбурге, где он занимался в основном юридическими вопросами концепции и стратегии политики Ордена. С 1450 года конфликт между Орденом и Прусской конфедерацией все чаще становился центром деятельности Блюменау, особенно суд над конфедерацией при императорском дворе. Кроме того, юрист также участвовал в делегациях Ордена, которые вели переговоры с польским королем в 1454/5570 годах.
Лаврентий Блюменау, которого Верховный магистр называл «врачом нашего двора» или «нашим советником», получал годовое жалованье в 140 марок (во время кризиса, начиная с 1452 года, жалованье больше не выплачивалось, так что Блюменау в письме епископу Аугсбурга в 1455 году сообщил, что он без гроша в кармане и владеет только своей жизнью (BOOCKMANN 1965, S. 54-56)), значительно больше, чем Иоганн Райман, но, с другой стороны, у него не было дополнительных доходов.
У Блюменау было несколько писцов, в 1456 году их было, по некоторым данным, четыре (SRP 4, 180), так что адвокат управлял своего рода «юридическим отделом» наряду с канцелярией. Блюменау имел свою комнату во дворце Великого магистра, как видно из сообщения о драматическом инциденте 21 августа 1456 года (SRP 4, 175; BOOCKMANN 1965, S. 60). После безрезультатных переговоров с Великим магистром расстроенные лидеры наемников столкнулись с Лаврентием Блюменау перед покоями магистра, повалили его на землю и украли ключ от квартиры. Затем они направились прямо в комнату юриста и разграбили ее. Блюменау потерял при этом 1 000 гульденов, что свидетельствует о том, что он все же скопил определенное состояние, несмотря на отсутствие зарплаты.
Возросшее значение адвоката Великого магистра было результатом усложнившейся юридической и дипломатической практики в первой половине XV века. Хотя в это время управление судебной системой и администрацией по-прежнему входило в обязанности территориальных руководителей Ордена, в области международной дипломатии братья все больше зависели от знаний и опыта юристов. В частности, это касалось контактов с императорским двором и Курией в Риме (BOOCKMANN 1965, p. 144; NÖBEL 1989, p. 69f). Характерно общение между прокуратором Ордена в Риме и адвокатом магистра, а также капелланом в Мариенбурге. Прокуратор описывал ситуацию Великому магистру в упрощенной и сокращенной форме на немецком языке. Однако более детальное обсуждение проблемы происходило в подробных латинских письмах к капеллану или юристу. Затем они должны были устно информировать Верховного магистра (BOOCKMANN 1965, S. 148).
О юристе магистра см. VOIGT 1830, S. 234f. О биографии Раймана см. WIŚNIEWSKI 2001b; GLAUERT 2003, SS. 479-486.
Писцы/нотариусы (Schreiber/Notare) и помощники писцов канцелярии Верховного магистра
В первой половине XV века известно о двух-трех главных писцах или нотариусах , которые одновременно находились на службе у Великого магистра. Канцелярский персонал, выполнявший простые канцелярские услуги, называют «подмастерьями-писцами» (ARMGART, S. 232). Формально же нотариусы отличаются от обычных писцов тем, что имеют право выдавать нотариальные документы. По этой причине имена нотариусов хорошо сохранились в письменных источниках, в то время как обычные писцы остаются безымянными. Кроме того, было несколько подмастерьев/вспомогательных писцов (SRP 4, 175), иллюстраторов, мальчиков-посыльных и учеников, число которых, однако, трудно оценить, и оно могло колебаться.
В 1400 году (MTB, p. 57: «item 10 scot den brifjungen oppirgelt.») упоминается несколько мальчиков-посыльных. В 1445 году фогт Штума спрашивал Великого комтура, может ли он отправить мальчика в Мариенбург, чтобы тот стал посыльным (GStA, OBA, № 8740: «Ouch bitte ich gnediger lieber her Großkompthur umb eynen iungen, das der alda zu Marienburg in die briffkamer komen mochte vor eynen briffiungen»).
Нотариусы были юридически образованными священнослужителями, но в основном не братьями-священниками Тевтонского ордена.
Хорошо документированным примером академической карьеры нотариуса является Хойке фон Коньец, служивший в Мариенбурге в 1395-1399 годах (ARMGART, SS. 250-252). Он получил образование в Праге в 1384 году и поступил в канцелярию Верховного магистра в качестве юриста. Оставив канцелярию, он продолжил свою академическую деятельность в Праге в 1402 году, а затем вернулся в Пруссию, где в 1406 году он записан как официал [1] Кульма. В то же время он выполнял дипломатические миссии для Верховного магистра.
До середины XIV века почти все нотариусы приходили в канцелярию магистра из-за пределов Пруссии, в то время как позже они были почти исключительно из Пруссии. Заметным исключением в поздний период является Иоганн фон Лихтенвальде, клирик из епархии Позена, который сначала был нотариусом на службе у великого князя Витовта и перешел оттуда к Верховному магистру в 1409 году (ARMGART, SS. 269-271). Хорошее знание литовских условий, несомненно, сыграло свою роль в решении магистра назначить Иоганна в свою канцелярию.
Со временем, помимо нотариусов, все более важную роль в структуре канцелярского персонала стал играть юрист, который являлся ближайшим советником Верховного магистра и не подчинялся капеллану. В документе от 10 декабря 1403 года, составленном в зале совета Верховного магистра («in loco sui consilii»), адвокат магистра Иоганн Райманн указан в списке свидетелей перед капелланом магистра (CDP 5, № 137; REGESTA 2, № 1498). Если бы он был подчинен капеллану, его бы поставили после капеллана в порядке старшинства. Поскольку Райманн был проректором в Мариенвердере (HECKMANN 2014, S. 157), более высокий ранг также был вполне оправдан.
Общее число сотрудников канцелярии, подчиненных капеллану, составляло от шести до десяти человек. Возрастающее значение писцов, нотариусов и юристов для управления офисом Верховного магистра можно продемонстрировать не только количественно, но и отразить в других областях. Так, начиная с 1392 года, два писца/нотариуса регулярно появлялись в списке свидетелей в грамотах магистра, выданных в Мариенбурге (ARMGART, S. 244). Это говорит о том, что главные писцы регулярно присутствовали на заседаниях совета территориальных правителей и, возможно, были востребованы там в качестве юридических консультантов. Когда магистр или управляющие путешествовали, некоторые из писцов сопровождали их (MTB, 418, 555); иногда писцов использовали и в качестве посыльных (MTB, 286).
В поездках нотариусы, прежде всего, должны были правильно интерпретировать письма Ордена для получателей и следить за тем, чтобы ответные письма были составлены правильно. Это документально подтверждено, например, для нотариуса Николауса Бергера, который дважды (1404 и 1407 гг.) входил в состав делегации в Литву (ARMGART, S. 260).
Писцы получали одежду (MTB, 543) и жилье (жили на первом этаже дворца; в источниках упоминаются писцовые залы (AMH, 361) и писцовые палаты (SRP 4, 119, 172)), но не фиксированную годовую зарплату, вместо этого им платили в зависимости от результатов их работы. Это видно, например, из письма писца Маттиаса середины XIV века, который жаловался на плохие условия труда в канцелярии Мариенбурга. Это также включала жалобу на скудную оплату, поскольку Маттиас якобы получал всего 1 скот за 20 написанных страниц (GÜNTHER 1917; MENTZEL-REUTERS, S. 253f; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 238). В МТВ есть несколько записей об оплате конкретно названных писцов, которые готовили дарственные грамоты (MTB, SS. 163, 185, 430, 468, 505). Однако суммы, указанные там, были весьма значительными; они варьировались от 2 до 10 марок.
В отличие от простых подмастерьев-переписчиков, таких как вышеупомянутый Маттиас, большинство нотариусов все же занимали канонические или приходские должности, что обеспечивало им приличный доход. Следует упомянуть и о ситуации в капитуле Вармии. В ординанции, относящейся к периоду около 1470 года, есть точная информация о вознаграждении писцов в зависимости от типа документа — письмо, протокол, акт, а также использование печати (SRW 1, 320; FLEISCHER, S. 805). Главные писцы/нотариусы обычно получали дополнительное материальное обеспечение через церковные бенефиции. В Пруссии это были либо каноничества, либо приходы, как в крупных городах (Стефан Мати, главный писец Людвига фон Эрлихсхаузена, был приходским священником в Эльбинге. Он был одним из последних верных, которые оставались с Великим магистром во дворце до тех пор, пока их насильно не изгнали богемские наемники в 1454 году (SRP 4, p. 172). Пауль фон Мольнсдорф, нотариус 1344-1348 гг., стал приходским священником церкви Святой Марии в Данциге только после ухода из канцелярии (ARMGART, S. 231). Пауль Винкельманн, нотариус в 1409-10, позже записан как приходской священник в Ризенбурге (ARMGART, S. 269).), так и в деревнях (Йоханнес Шварц, нотариус 1389-1392 гг., управлял приходом в Лесевице (ARMGART, S. 244), Андреас Лобнер, нотариус 1389-1394 гг., был приходским священником в деревне Шёнберг (ARMGART, S. 246). Николаус Бергер, нотариус 1400-1409 гг., получил приход Мариенау в 1407 году (ARMGART, S. 260). Все эти места находились в окрестностях Мариенбурга. Предположительно, нотариусы собирали приходские бенефиции, на которые они имели право, но конкретные пасторские обязанности выполнял викарий). Некоторые нотариусы впоследствии смогли занять более высокие должности в одном из кафедральных капитулов Пруссии, а в одном случае нотариус высокого ранга даже стал епископом — Иоганн из Мейсена в 1332-1334 гг. нотариус магистра, был епископом Вармии в 1350-1355 гг. (ARMGART, SS. 210-214).
Некоторым писцам выплачивали солидное «выходное пособие», когда они покидали офис Верховного магистра. Например, писец Грегориус получил на прощание 30 марок в 1408 году (MTB, p. 507), а Николаус Бергер даже 50 марок в 1409 году — «item 50 m. her Niclos Berger des meysters schryber, als her von hofe zoch» (MTB, 547). Нотариусы магистра обычно занимали эту должность в Мариенбурге всего несколько лет. Это можно объяснить, во-первых, тем, что были предъявлены высокие квалификационные требования, соответствовать которым можно было только при наличии как многолетнего опыта работы в канцелярской службе, так и ученой степени. Благодаря работе в канцелярии Верховного магистра многие нотариусы впоследствии рекомендовались на более высокие должности, так что служба в канцелярии часто представляла собой лишь промежуточную ступень в карьерной лестнице.
Наиболее изученной биографией нотариуса магистра является биография Петра фон Вормдитта (NIEBOROWSKI 1915; KOEPPEN 1960; ARMGART, S. 253–259), который ещё в юном возрасте поступил на службу в Орден в качестве подмастерья (1376), обучался в Праге в 1391 году, засвидетельствован как нотариус Великого маршала в 1396 году. Оттуда он перешел в канцелярию магистра в 1399 году, где работал до 1402 года, за это время он совершил по меньшей мере три поездки в Рим. Наконец, в 1403 году он был назначен Прокуратором Ордена в Риме, эту должность он занимал до своей смерти в 1419 году.
Примечательна и жизнь Николауса Бергера, который, оставив службу в канцелярии Мариенбурга в 1409 году, поступил в монастырь Картхаус и был избран настоятелем в 1412 году (ARMGART, SS. 261-263). Грегор фон Бишофсвердер, сначала был нотариусом при маршале, а затем в 1400 году перешел на должность нотариуса Верховного магистра. После ухода из канцелярии в 1408 году он работал приходским священником в Конице, а в 1416 году был назначен капелланом магистра, которым оставался по крайней мере до 1430 года (ARMGART, S. 263–265).
Обзор поддающихся проверке нотариусов приводится в ARMGART, SS. 200-271 (до 1410 г.); см. также таблицу писцов/нотариусов в JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, SS. 231-233.
Врач (Arzt) и его кнехт
Предположительно, с появлением отдельного двора в 1330-х годах Верховный магистр также получил своего личного лекаря. Такой врач, Фригериус, выходец из Италии, впервые упоминается в 1333 году (PUB 2, Nr. 777). МТВ содержит большое количество записей о врачах и их деятельности.
Врачи накладывают лангет на ногу пациента. Миниатюра из «Манесского кодекса», кон. XIII векa.
Личный врач получал от магистра годовое жалованье (Иоганн Рокке в 1401-1405 годах получал ежегодное жалование в 30 марок (MTB, 141, 199, 283, 342), его преемник Николаус Биркхайн — только 20 марок (MTB, 381), а следующий врач магистр Бартоломеус Боресхау в 1408 году получил 70 марок в год «Homeisters arzt: Man sal wissen, das man meister Bartholomeen jerlich 70 m. geben sal» (MTB, 476) и одежду. Врач Йоханнес каждую зиму получал по шкуре (МТB, 182, 276).
У лекаря также был кнехт — кнехт врача магистра Иоганна Рокке упоминается в МТВ в 1405 году (MTB, 353).
В силу характера своей службы личный врач постоянно находился рядом с магистром, а также сопровождал его в поездках. В 1406 году лекарь магистра Николаус Биркхайн взял из аптеки необходимое для Великого магистра, когда тот готовился принять участие в зимнем райзе (MTB, 393). Однако из источников неясно, где находилась палата врача.
Интенсивность деятельности личного врача также была связана с состоянием здоровья магистра. Если он был здоров, врач мог временно отсутствовать в Мариенбурге, чтобы помочь другим больным. Так, из МТВ известно, что врач магистра Иоганн Рокке в августе 1400 года проделал довольно долгий путь до замка Бранденбург, чтобы позаботиться о тамошнем комтуре — «2 m. magistro Johanni dem arzte geben, als her zum kompthur ken Brandinburg zoch» (MTB, 82). Кроме того, он лечил магистра, казначея и комтура Тухеля (MTB, 283). В 1409 году врач Верховного магистра Бартоломей даже ездил к польскому архиепископу (MTB, 563).
Однако в случае болезни магистра можно было обратиться к второму врачу. В последние годы жизни у Конрада фон Юнгингена часто возникали проблемы со здоровьем, что отражено в МТВ несколькими записями о закупке лекарств (MTB, 353, 380, 383, 393f, 418). В 1404 году из Данцига к больному Верховному магистру был вызван второй врач (МТБ, с. 308). Предположительно, это был Николаус Биркхайн, которого в этот период несколько раз вызывали к постели одного из управляющих (MTB, 338, 365). В 1405 году он дважды ездил из Данцига к магистру, когда тот заболел во время путешествия, один раз в Лейпе (MTB, 366) и один раз в Христбург (MTB, 387). В 1406/07 годах он официально исполнял обязанности врача Верховного магистра. В январе 1407 года, когда Конрад фон Юнгинген был уже тяжело болен, Великий маршал написал Верховному магистру о встрече с врачом магистра Бартоломеусом, которому он сообщил о болезни магистра. Маршал посоветовал Конраду взять Бартоломеусав качестве второго врача, поскольку совет двух врачей будет полезнее, чем совет одного (CEV, 141). Это был Бартоломеус Борешау, в то время декан Эрмландского соборного капитула, который в 1408 году был назначен врачом магистра (ŚWIEŻAWSKI; PROBST, S. 162f; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 263). Борешау был обвинен Генрихом фон Плауэном в измене во время осады Мариенбурга в 1410 году и покинул Пруссию (CUNY, SS. 146-151). Он вернулся в Вармию не позднее 1420 года и стал известен, прежде всего, как даритель очень качественного панно собору Фрауенбурга.
Кроме того, в экстренных случаях лекарства получали от известных врачей за рубежом. В 1406 году орденский прокуратор из Рима прислал Конраду фон Юнгингену лекарство, приготовленное знаменитым врачом Иоганном Теодорусом (VOIGT GESCHICHTE PREUSSENS 6, S. 375). Для этой партии лекарств сохранилось пояснительное письмо Теодоруса — подробный список с инструкциями по приему различных порошков, а также дополнительными диетическими советами. Письмо врача указывает на то, что средство предназначалось в основном для лечения каменной болезни и подагры (SCHOLZ 1959).
В последние годы жизни Конрада фон Эрлихсхаузена также обслуживали два врача — Якоб Шиллингхольц и Генрих Пфальцпайнт (OBA, № 28323; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, p. 264f). В 1449 году еврейский врач магистр Мейен из Нессау в Польше был даже вызван для лечения Верховного магистра (PROBST, S. 163–165; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 265f). В 1417 году личный врач венгерского короля должен был быть назначен врачом нового Верховного магистра. Годовое жалованье было установлено в размере 200 флоринов, а врачу обещали придворную одежду, хорошее питание и корм для четырех лошадей (VOIGT GESCHICHTE PREUSSENS 6, S. 451).
В Мариенбурге не было аптекаря. Поэтому при необходимости врач ездил в аптеку в Данциг (в 1406 году врач Бирхайн привез лекарства от аптекаря в Данциге — «item 41⁄2 m. meister Birchayn vor apoteke unserm homeister, als yn meister Bartholomeus ken Danczk dornoch sante, und vor syn ungelt»(MTB, 383). В 1407 году врач Бирхайн отправил корнмейстера к аптекарю в Данциг (MTB, 418) или Торн (MTB, 283) за лекарствами для Великого магистра или привозил их ему.
В задачу врача входило не только присматривать за магистром в случае болезни, но и следить за тем, чтобы его хозяин вел здоровый и разумный образ жизни. Об этом можно судить по весьма интересному источнику — письму личного врача первой половины XV века к Верховному магистру с многочисленными диетическими и поведенческими рекомендациями (OBA, № 28337; напечатано HENNIG 1807 г. Поскольку письмо не датировано и не подписано, точное время его происхождения остается неясным. HENNIG 1807, p. 280, в качестве адресата предполагал Великого магистра Конрада фон Эрлихсхаузена (1441-1449), в то время как редактор GStA датирует письмо временем Конрада фон Юнгингена. VOIGT 1830, S. 189-191, упоминает это письмо, которое пока не получило оценки в исследовательской литературе). В этом письме не только подробно перечисляется, какие продукты и напитки были бы полезны для здоровья магистра, а каких следовало избегать. Врач также дает рекомендации по приготовлению пищи, а также по тому, когда, как и в каких количествах её следует употреблять. Существуют также рекомендации по физическим упражнениям, например, совет заниматься спортом до еды и разогревать тело, но воздерживаться от физических нагрузок после еды, чтобы не нарушить пищеварение. Можно найти и психологические советы, например, наставление врача не ложиться спать ночью с дневными заботами в голове, или позвать шутов, карлика и менестрелей в случае слишком большого напряжения на работе, чтобы они порадовали хозяина своей игрой и отвлекли его от стресса повседневной жизни. Из письма ясно, что врач был хорошо знаком с обстоятельствами жизни Верховного магистра, а медицинский совет свидетельствует об искренней заботе о благополучии магистра.
О личных врачах см. PROBST; MILITZER 1982; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, SS. 262-266.
Динеры Верховного магистра (Diener)
Динеры магистра составляли отдельную и особую группу при его дворе. В основном это были молодые дворяне, которые присоединялись ко двору Верховного магистра на определенное время, не будучи и не желая становиться рыцарями Ордена. Среди слуг были выходцы из мелких феодальных владений и низших дворянских семей империи, а также из Польши и Литвы, патриции прусских городов и прусские дворяне.
Сохранилось несколько рекомендательных писем немецких князей Верховному магистру с просьбой принять молодых господ в качестве своих динеров (JÄHNIG 2002b, pp. 37-40). Молодые дворяне, представители знати часто обязывались служить у магистра в течение одного или двух лет, чтобы лучше узнать страну, политику и администрацию Тевтонского ордена. Двор Верховного магистра, очевидно, имел особенно хорошую репутацию среди знати Священной Римской империи (JÄHNIG 2002b, S. 38) и поэтому был весьма востребован в качестве «тренировочной площадки» для молодых дворян.
Иногда молодые люди приезжали из негерманских стран и должны были выучить немецкий язык за время пребывания в Мариенбурге (JÄHNIG 2002b, S. 25, 40). Верховный магистр, возможно, также извлекал пользу из присутствия молодых дворян, поскольку некоторые из них впоследствии достигли влиятельных должностей и постов. Связь с Тевтонским орденом, возникшая в результате пребывания в Мариенбурге, могла быть выгодна для политических отношений. Эта выгода для магистра, очевидно, привела к увеличению числа иностранных динеров по сравнению с местными, что прусские сословия критиковали в 1438 и 1440 годах и требовали снижения доли иностранцев (SRP 4, 111; JÄHNIG 2002b, S. 38).
Некоторые из динеров, однако, оставались в свите Верховного магистра в течение многих лет, например, Наммир фон Хохендорф впервые появляется в МТВ в 1400 году в качестве динера (MTB, 68) и уходит в отпуск только в 1408 году (MTB, 510). В отдельных случаях динер даже служил пожизненно, как это зафиксировано в случае с Якобом Остервитком, который за верную службу до самой смерти в 1446 году был награжден покоями с камином и столом, накрытым по рецепту врача.
20 июня 1446 года динер магистра Якоб Остервитк за верную службу получил от Великого магистра покои с камином возле часовни Святого Лаврентия, где ему регулярно давали дрова для отопления. Он также имел пожизненное право ежедневно обедать и пить вместе с полубратьями. Если он заболевал или становился немощным, так что не мог больше приходить к столу, он получал еду и питье в своей комнате. Якобу было разрешено оставить у себя мальчика, которому полагалось три хлеба в день, но в остальном его должен был обеспечивать хозяин. Якобу выдали одежду, обувь и другие необходимые вещи, как полагается полубратьям. Наконец, он имел право свободно завещать свое имущество посредством завещания. (GStA, OF 16, S. 124f; печатная версия: NOWAK, S. 148f.)
В начале XV века существует несколько списков, в которых общее число динеров указано от 13 до 20 человек (JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 256). Они должны были постоянно находиться в непосредственной близости от Верховного магистра и сопровождали его в поездках. Динеры также должны были получить военный опыт и участвовали в литовских походах. В 1405 году в МТВ записано, что шесть динеров магистра приняли участие в зимнем походе в свите Великого комтура: «item 19 m. of our homeisters dynern iren sechsen als Nammir Sparaw Johan Westerstete Olbrecht und Kunczen» (MTB, 340). Отдельным динерам можно было поручать небольшие задания или (если они были более опытными) дипломатические поручения. Затем они отправлялись в поездки по Пруссии и за границу самостоятельно или вместе с территориальными чиновниками или гостями (MTB, 17, 20, 68, 359, 404, 458, 460, 467, 478, 508, 540, 543, 551, 560; AMH, 114).
Возможно, динеры должны были обслуживать магистра и его гостей на придворном банкете.
Динеры находились на содержании магистра, получали одежду и жилье (MTB, 82, 431, 466), но не годовое жалование. Молодые иностранные дворяне, которые приезжали к магистру в качестве динеров лишь на очень короткое время, иногда делали это полностью за свой счет. Это видно, например, из прошения Генриха фон Шёнбурга от 1449 года, который хотел служить Верховному магистру не более шести месяцев и договорился, что не будет просить ни денег, ни жалованья. Магистр, однако, признал, что о слугах и лошадях Генриха будут заботиться в Мариенбурге (JÄHNIG 2002b, p. 40f).
Когда динеры покидали службу, им обычно выплачивали крупную сумму и часто дарили лошадь (MTB 40, 81, 347, 400fd, 486, 500, 510, 537, 540, 562). Есть несколько записей о том, что Великий магистр финансово способствовал и спонсировал браки динеров (MTB, 68, 150, 416). Женатые динеры Великого магистра снимали собственную квартиру в городе. Некоторые динеры магистра имели в замке покои (покои динера Петреша (AMH, 32), динера Кирстана (AMH, 77)), но были и комнаты динеров, в которых жили вместе несколько молодых дворян (AMH, 73, 114, 140, 241; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2012, S. 207f).
О динерах см. SRP 4, 110-114, примечание 4 (объяснения Макса Тёппена в предисловию к «Истории прусского союза»); KLEIN, S. 71-74, 170f; WENSKUS 1970, S. 364f; JÄHNIG 1990, p. 61f; JÄHNIG 2002; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, SS. 253-257; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2012, SS. 203-208. О динерах прусских епископов см. JARZEBOWSKI, SS. 244-247.
Мастер-строитель (Baumeister)
На службе Верховного магистра находился строительный эксперт, который профессионально руководил строительными проектами штаб-квартиры Ордена, сам проектировал более мелкие здания и иногда также работал каменщиком или каменотесом в отдельных замках. До сих пор из исторических источников можно найти только один пример такого «мастера-строителя «. Это Николаус Фелленштейн, который часто упоминается в бухгалтерских книгах между 1400 и 1418 годами.
15 января 1400 года Великий магистр заключил с каменщиком, предположительно из Кобленца, соглашение, согласно которому Фелленштейн получал ежегодное жалование в размере 20 марок и одежду. Кроме того, ему полагалось пособие на командировки, а когда он работал каменщиком, то получал соответствующую зарплату. Однако редко встречаются свидетельства о каменных работах. Так в замке Гребин он, очевидно, руководил кладкой и сам обтесывал камни (MTB, 212). И есть мало свидетельств о его собственных строительных планах — он руководил строительством башни в Мариенбурге (SCHMID, S. 83; HERRMANN, S. 135f; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 83).
Большинство записей в счетах относится к командировкам Фелленштейна в замки и дворы на всей территории Ордена (Бютов, Гребин, Кальденхоф, Кишау, Кёнигсберг, Лейпе, Мемель, Папау, Рагнит, Роггенхаузен, Соббовиц, Страсбург, Штум и Тильзит), где он по поручению Верховного магистра осматривал строительные площадки, проводил ремонт, платил рабочим или закупал строительные материалы. Поскольку он был женат и был гражданином Мариенбурга (SCHMID, S. 83), он, вероятно, жил в городе, а не в замке. Существовала ли функция мастера-строителя (не стоит путать с должностью каменного мастера, которую занимал брат Ордена и который в основном занимался управлением и закупкой строительных материалов (JÓŹWIAK/TRUPINDA 2015) уже в XIV веке, невозможно определить по сохранившимся письменным источникам. Однако интенсивная строительная деятельность Ордена в это время скорее говорит о том, что магистр нанял строительного эксперта при своем дворе еще до 1400 года, что позволило ему вести определенный надзор и контроль над строительными проектами Ордена в Пруссии.
В 1407/08 году в МТВ появляется «рабочий» (МТВ, 428: «werckmanne», в других местах его называют «buwmeister» (MTB, 430), очевидно, специалист по строительству или эксплуатации соляных заводов, поскольку он несколько раз ездил в неуказанный «Зальцверг», а также брал там инструменты (МТВ, 458). Это был монах из Кобленца по имени Фридрих (в МТВ его несколько раз называют «рейнским монахом»), который в 1407 году прибыл в Генеральный капитул с делегацией комтура Кобленца (МТВ, 428). Этот монах оставался на службе у магистра вместе с его слугами до 1408 года и получал жалованье и одежду (MTB, 430, 495f). Этот работник, по-видимому, был специалистом, которого допускали ко двору Великого магистра только на короткое время для выполнения конкретного задания.
Придворный художник (Hofmaler)
Как и в случае с мастером-строителем, из письменных источников нам известно только об одном придворном художнике Верховного магистра. Это художник Пётр, который фигурирует в МТВ между 1398 и 1409 годами. Вероятно, он поступил на службу к магистру до 1398 года и в последний раз упоминается в 1414 году (AMH, 128). Счетные записи показывают широкий спектр его деятельности: он создавал фрески (в зимнем ремтере, ремтере Конвента, часовне, комнате магистра и комнате Великого комтура — MTB, 158f, 216, 272, 318, 402), панно (MTB, 318, 402, 467), книжные иллюстрации (MTB, 155), расписывал алтари (MTB, 64, 318), корпуса органов (MTB, 342), знамена (MTB, 21, 69, 103), флаги (MTB, 103, 216, 313, 384, 554, 588), щиты (MTB, 179, 216, 318), гербы (MTB, 384), циферблаты часов (MTB, 112), навершия шатров (MTB, 63, 216, 554, 588), фонари (MTB, 21, 216, 318) и скворечники (AMH, 128).
Пётр работал в основном в Мариенбурге, но несколько раз его посылали и в другие замки, такие как Мемель (МТВ, 5), Рагнит (MTB, 342, 442) и Нейденбург (MTB, 318). Как и мастер-строитель, Пётр-художник был светским ремесленником и был женат. Вероятно, он также был гражданином Мариенбурга и жил в городе. О более раннем придворном художнике сведений не сохранилось, но вряд ли можно предположить, что у Петра не было предшественников. Большая широта областей деятельности, описанных выше, показывает необходимость наличия художника для двора Верховного Магистра. Художник часто был занят нанесением герба своего господина на многочисленные знамена, флаги, щиты, фонари и палатки — процесс, не обязательно требовавший художественных усилий, и магистры испытывали такую потребность все чаще и чаще, начиная с Лютера Брауншвейгского.
О придворном художнике см. VOIGT 1830, SS. 236-238.
Герольды (Herolde)
Герольды играли особую роль для Тевтонского ордена, поскольку они в большом количестве прибывали в Пруссию вместе с рыцарями-гостями во время литовских походов. Интерес этих специалистов к дворянским гербам и почестям, а также к истории и ходу средневековых войн лежал в их сопутствующем участии в крестовых походах против литовцев. В этом контексте у них также была особая задача: отбор участников для «Стола чести» — институте, существовавшем только в Пруссии, куда (по аналогии с легендарным артуровским круглым столом (PARAVICINI 1989, S. 324) допускались только самые уважаемые и храбрые рыцари.
Литовские походы и почетные столы, правда, проходили вдали от Мариенбурга, но многочисленные герольды были приглашены и в резиденцию Верховного магистра. Например, анализ МТВ за 1407/08 год показывает, что Великий магистр одарил 14 иностранных герольдов за их услуги в этот период (MTB, 417f, 428f, 434, 440, 467, 469, 473f, 476, 479, 495, 505). Таким образом, число герольдов было больше, чем всех остальных приглашенных менестрелей, ораторов и странников вместе взятых. Некоторые герольды пришли в сопровождении иностранных делегаций. В 1405 году в Мариенбурге останавливались два герольда, входившие в делегацию английских посланников — «item 2 m. zwen herolden gegeben, die mit den sendeboten von Engelant hie woren» (МТВ, 359). Некоторые из них могли оставаться в Мариенбурге в течение более длительного периода времени и временно входить в состав двора. Время от времени они выполняли важные задания для Ордена. Знаменитым стало вручение двух мечей польскому королю и великому князю литовскому перед началом битвы при Танненберге в 1410 году (BOCK, S. 271). Это вручение мечей было сделано герольдом Священной римской империи и герольдом герцога Штеттинского, гостями магистра.
В течение XIV века деятельность герольдов стала институционализирована как своего рода должность, так что каждый правитель имел на службе по крайней мере одного герольда, который, как его представитель, часто провозглашал славу повелителя в чужих землях. Об этом свидетельствует большое количество иностранных герольдов, зафиксированных в Мариенбурге. Верховный магистр, естественно, имел одного или нескольких герольдов, которые также регулярно отправлялись за границу, чтобы представлять Орден. Так, короли герольдов Пруссии впервые появляются в учетных книгах дворов графства Эно уже в 1341 и 1344 годах — одна из самых ранних записей о немецких герольдах (BOCK, S. 401). Из названия «Король герольдов» можно сделать вывод, что в это время в Пруссии уже было большее число герольдов. Однако некоторые из этих герольдов, вероятно, все еще принадлежали к странствующим людям и не были слугами Тевтонского ордена.
Самым ранним герольдом магистра, имя которого можно установить, является Бартоломеус Лютенберг, упоминаемый в 1388 году (PARAVICINI 1989, S. 331). Лютенберг передал письмо магистра английскому королю в 1388 году (VOIGT GESCHICHTE PREUSSENS 5, S. 526; GERSDORF, S. 199). Его преемником стал самый известный герольд, Виганд Марбургский (SRP 2, 429-452; VOLLMANN-PROFE; BOCK, S. 310f), который, согласно его собственному рассказу, служил Конраду Валленродскому (1391-1393) и написал обширную рифмованную хронику войн Тевтонского ордена (особенно литовских походов) между 1294 и 1394 годами. Виганд, вероятно, позже сменил «работодателя» и снова появился в Мариенбурге на рубеже 1408/09 гг. — теперь уже в качестве гостя (МТВ, 524).
Другие герольды, известные по имени, — это Мишель Готтхайн или Гольтхайн (PARAVICINI 1989, S. 331f), упомянутый в 1419 году, и герольд с именем Пройшен/Пруссия (PARAVICINI 1989, S. 332; BOCK, S. 151, 404), о котором несколько раз упоминается в документах между 1439 и 1444 годами (также и в Империи).
Из источников почти ничего неизвестно о деталях деятельности герольдов. Известно, что Виганд из Марбурга был активным писателем. Литературная форма рифмованной хроники, несомненно, предназначалась для чтения вслух, предположительно как рыцарям ордена, так и гостям. Можно предположить, что герольд сам читал свои стихи. Какие еще услуги он оказывал, можно только предполагать.
Очевидно, что он не имел фиксированного годового жалования, поскольку герольды получали средства к существованию от подарков. Герольд, конечно, получал служебную одежду с гербом ордена, но о его покоях ничего не известно.
Что касается различия между герольдом и шутом, то следует отметить, что в свите Верховного магистра существовали переходные формы. Например, между 1400 и 1403 годами в МТВ несколько раз упоминается Нюнеке, который сначала описывается как герольд (MTB, 72, 126, 260) или глашатай (MTB, 118), но с 1404 года и далее он появляется как шут магистра, оснащенный поясом с колокольчиком и белой мантией (MTB, 285, 321, 363, 404). По всей видимости, изначально он был странствующим герольдом, который часто выступал в Мариенбурге и, вероятно, настолько понравился Верховному магистру, что тот в конце концов взял его к себе на службу в качестве придворного шута.
О герольдах в Пруссии и Мариенбурге см. BOOCKMANN 1991, SS. 221-224; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, SS. 305-308. Основополагающим для системы герольдов является книга автора BOCK, который также рассматривает герольдов Верховного магистра (SS. 137, 139-142, 147, 151, 310f, 401, 404).
Шут (Narr)
Танцующие шуты. Капитель колонны в большом ремтере замка Мариенбург. 1930 г.
При дворе Верховного магистра также состоял шут, но о его деятельности мало что известно. Известна более подробная информация только о двух шутах: первый — это вышеупомянутый Нюнеке, который впервые засвидетельствован как герольд в Мариенбурге в 1400 году, а затем перешел на должность шута в 1404 году (МТВ, 285) и документируется до 1406 (MTB, 404). В 1428 году упоминается о шуте магистра Хенне, который был послан ко двору великого князя Витовта и написал оттуда письмо Верховному магистру (CEV, Nr. 1329). Это письмо, однако, не имеет забавного содержания. Хенне в основном сообщает о своем путешествии по Литве от Тракая до Смоленска, делясь — почти как шпион — разнообразной информацией об условиях жизни при дворе великого князя. Хенне занимал гибридную позицию между рыцарем и шутом, о чем свидетельствует его подпись под письмом: «Henne, vormittage ritter nachmittage geck, euwer hovgesinde» (CEV, Nr. 1329).
Из Литвы рыцарь-шут перебрался в Ливонию. Это видно из письма Витовта к магистру, которое было написано через неделю после письма Хенне (CEV, Nr. 1330). В нем Витовт несколько высмеивает амбиции Хенне, который больше не хотел быть наполовину шутом (Гекке) и наполовину рыцарем, а только полностью рыцарем. По этой причине Хенне отверг рекомендательное письмо от Витовта, потому что в нем его также назвали шутом (CEV, Nr. 1330). Хенне сослался на письмо магистра, в котором его называли только рыцарем. Несмотря на эти рыцарские амбиции, он, очевидно, все же развлекал великого князя забавными шутками, так как Витовт подтверждает в своем письме к Паулю фон Русдорфу, что Хенне «показал нам много смехотворных шуток». В другом письме Витовт рассказал гроссмейстеру, как можно привести Хенне в чувство, «если он больше не хочет быть смешным». Великий князь рекомендовал дать надменному дураку две хорошие пощечины, чтобы он снова стал послушным (VOIGT 1824, S. 334f).
Даже малоизвестная информация о двух верховных шутах говорит о том, что они были сложными личностями, переходившими из одной профессии в другую. Они были образованными (Нюнеке начинал как глашатай, а Хенне писал письма собственной рукой), много путешествовали и были весьма самоуверенными, о чем свидетельствует почти надменное поведение Хенне по отношению к Великому князю литовскому.
«Рыцари-шуты» существовали и при других дворах и иногда приезжали в Мариенбург. Например, сохранилось (недатированное) рекомендательное письмо маркграфа Бранденбурга, который направил Ганса фон Кронаха, «бесчестного рыцаря всех добрых дел», принадлежавшего к его двору, к Верховному магистру и попросил магистра принять на некоторое время «Рыцаря дураков» (VOIGT 1830, SS. 187-189).
Менестрели и трубач (Spielleute und Trompeter)
Большинство менестрелей, чьи выступления зафиксированы в МТВ или других источниках, были иногородними музыкантами, которых нанимал Великий магистр для определенного случая или которые приезжали в Мариенбург как странствующие артисты, чтобы представить свое искусство. В частности, во время генеральных или провинциальных капитулов, а также на заседаниях совета территориальных властей и на епископских хиротониях устраивались музыкальные представления, в которых менестрели магистра часто работали вместе с иностранными музыкантами в большом ансамбле. Самый большой ансамбль собирался для капитула 1399 года, когда вместе выступали 32 менестреля — «item 16 gelrelysche guldyn den spilluthen gegeben zum capitel, am dinstage noch senthe Niclus tage; Pasternak nam das gelt und der spilluthe woren 32» (МТВ, 41).
Менестрели выступают перед королём. Миниатюра из «Манесского кодекса», кон. XIII века.
Также имеются свидетельства о выступлениях менестрелей на капитулах, территориальных собраниях и епископских хиротониях (МТВ, 86, 196, 269, 314f, 505). Есть упоминания о выступлении скрипачей во время визита гостей, например, в 1400 году в честь великой княгини Анны (МТВ, 316) или в 1405 году, когда английские послы гостили у великого магистра (MTB, 359).
С другой стороны, число постоянных менестрелей, нанятых Великим магистром, было невелико. В период, охватываемый МТВ (1398-1409), упоминаются только два музыканта, принадлежавших к придворному штату: менестрель Пастернак и его подмастерье Хенсель (BOOCKMANN 1991, S. 222f.). Оба получали ежегодное жалованье (МТB, 160 (1402) — «item 6 m. Pasternag und Henseln des meisters spilluten gegeben»), пожертвования (МТB, 415), придворную одежду (MTB, 482, 528) с гербом Верховного магистра (в 1401 году ювелир изготовил для Пастернака и Хенселя герб магистра, который два менестреля носили на своих придворных одеждах — MTB, 102; после вступления в должность Ульриха фон Юнгингена в 1407 году для двух менестрелей были изготовлены гербы нового магистра, на этот раз, очевидно, из благородного металла, так как ювелир получил за них солидную сумму в 20 марок, МТВ, 458), лошадей (в 1399 году Пастернак и его кумпан Хенсель получили лошадь — «item 4 m. Pasternak und Hensil syme kumpan vor eyn pferd am fritage noch senthe Niclus tage» (МТВ, 40) и покои, в 1416 году для «des meyster spelman» был изготовлен замок с ключом, который, вероятно, предназначался для его покоев (AMH, 224).
Какими инструментами владели два менестреля, в отчетах не указано. Лишь однажды Пастернак назван скрипачом магистра (MTB, 482). Возможно, что Пастернак и Хенсель играли на разных инструментах, возможно, и на органе в капелле магистра, поскольку в источниках нет упоминания о конкретном органисте.
В обязанности менестреля также входило присматривать за иностранными музыкантами, которые появлялись в Мариенбурге в уже упомянутых случаях. В МТВ он иногда упоминается как тот, кто получал деньги для выплаты различным менестрелям (МТВ, 41, 468, 505). Вероятно, он также руководил музыкальными ансамблями, которые создавались для музыкального сопровождения крупных мероприятий.
Кроме двух менестрелей, был еще трубач, но он упоминается лишь однажды. Его покои находились в подвале дворца, рядом с жилыми помещениями для писарей канцелярии. В «Истории прусского союза» сообщается за 1454 год, что осколок пушечного ядра, разорвавшегося на каменном мосту, залетел в камеру трубача (SRP 4, 119).
Трубач выполнял особую функцию среди менестрелей: он подавал фанфары на публичных мероприятиях и церемониях. Галерея, расположенная над главным порталом в летнюю трапезную, вероятно, также служила этой цели.
О деятельности иностранных менестрелей и артистов см. главу 11.2.4. О музыке при дворе магистра см. ARNOLD.
Калеки (Krüppel)
На службе у Верховного магистра была группа людей, которые в бухгалтерских книгах названы «калеками». Однако в чем заключалась их увечность, прямо не говорится. Предположительно, это были карлики, но не физически или умственно неполноценные. Записи в счетах показывают, что они выполняли для Верховного магистра большое количество довольно ответственных поручений (некоторые из них дипломатического характера), которые не могли быть выполнены в отсутствие физического и психического здоровья. Они осуществляли мелкие денежные операции от имени казначея и магистра (MTB, 30, 45, 51, 100, 105, 111, 458, 495, 515, 519, 544, 554), сопровождали гостей и территориальных управляющий в поездках по Пруссии или за границу (MTB, 340, 478, 490, 548), приводили лошадей в различные города орденского государства (MTB, 357, 467) или преподносили подарки иностранным правителям (MTB, 424, 430, 525).
Калеки получали заработную плату (MTB, 70, 202, 458, 514) и подарки (MTB, 179, 415, 467, 524), одежду (MTB, 86, 126, 525), обувь (MTB, 325), оружие (MTB, 265), лошадей (MTB, 419) и уздечки (AMH, 109, 265, 360). Одного из калек даже назвали рыцарем — «Jorgen dem kropelritter» (MTB, 415, 460).
В период охватываемый МТВ (1398-1409 гг.) группа калек состояла из пяти человек, среди которых самым важным был, по-видимому, Николаус Кропиль, так как он упоминался чаще других и выполнял для магистра множество различных поручений и получал ежегодно 5 марок жалования (JÄHNIG 1990, S. 572). В 1420 году упоминается калека, которого Витовт отправил в Мариенбург (CEV, Nr. 901).
Калеки носили белую одежду, состоящую из шосс (MTB, 526), туники (MTB, 20, 404, 461, 495) и худа (MTB, 19, 578). Таким образом, внешне они были похожи на придворного шута, но не имели колокольчиков.
Предположительно, в дополнение к многочисленным серьезным официальным обязанностям, которые они должны были выполнять, они также вносили свой вклад в развлечение магистра и его гостей. На это указывает отрывок из письма личного врача, в котором он рекомендует Великому магистру, чтобы, когда заботы выходят из-под контроля, он вызывал к себе калек или менестрелей, чтобы они своими веселыми жестами привели его к другим мыслям (HENNIG, S. 287).
О палатах и расположении кроватей калек ничего не известно.
О калеках см. BOOCKMANN 1991, S. 219; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 249-251.
Витинги (Witinge)
Существуют также свидетельства о наличии витингов (слуг прусского происхождения) в окружении Великого магистра. Витинги были прусскими дворянами или вольноотпущенниками, в основном из Самланда, которые сохранили верность Ордену во время Второго Прусского восстания (Witingeprivileg от 1299 года — PUB 1/2, № 718).
Витинги служили Ордену прежде всего в замках северных комтурств. В 1409 году в МТВ упоминается о выплате денег витингам магистра (MTB, 577). Однако невозможно точно сказать, сколько витингов было в свите магистра. В МТВ различные витинги упоминаются поименно, но не всегда ясно, принадлежали ли они к личному окружению магистра. Наиболее часто упоминается витинг Фогельзанг, который выполнил ряд заказов для Великого магистра в период с 1400 по 1406 год. Он сопровождал гонца великого князя литовского из Мариенбурга в Торн (MTB, 74), привозил серебро и вино великого магистра в Торн (MTB, 111, 174), перевозил продовольствие и лошадей на стройку замка в Рагнит (MTB, 185, 400) или деньги в Кёнигсберг (MTB, 369).
О витингах в целом см. WENSKUS 1986a, SS. 432-434; VERCAMER 2010, SS. 165f, 257, 294-296; KWIATKOWSKI 2012, SS. 366-391.
Прачник (Silberwäscher)
В МТВ неоднократно упоминается «серебряный мойщик» (MTB, 8, 20, 140f, 224f, 341, 380, 415, 466, 508, 578; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 246f), основной работой которого, очевидно, была стирка одежды Верховного магистра. За это он получал (в дополнение к своему годовому жалованью в 4 марки — JÄHNIG 1990, S. 71) плату за стирку и деньги на мыло. Отвечал ли он также за уход за серебряными изделиями магистра, неизвестно, но, по крайней мере, он охранял их ночью, поскольку его кровать, вероятно, находилась в серебряной камере (AMH, 247), расположенной между гостиной магистра и его капеллой.
Прачник также сопровождал магистра в его путешествиях. В 1409 году прачник Томас стирал белье магистра во время пребывания в Торне (MTB, 578). Его работа, очевидно, была нелегкой, поскольку текучесть кадров была довольно высокой. В период между 1399 и 1409 годами как минимум четыре разных человека последовательно работали прачниками магистра — Ханнус (1399), Михил (1403), Никлус (1405/08) и Томас (1408/09).
Привратник (Torwächter)
Термин «привратник» появляется только один раз в 1430 году (GStA, OF 13, S. 583; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 246). Этот термин, вероятно, созвучен термину «страж у ворот». В бухгалтерских книгах между 1406 и 1411 годами привратник магистра Ханс упоминается несколько раз (NKRSME, S. 93; MTB, 415, 432, 467, 499, 519, 524, 532, 558; AMH, 3, 9, 306; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 245f).
Он жил под крышей здания к северу от капеллы (AMH, 306), которое в 1410 году называется домом привратника — „Hans thorwert huses“ (AMH, 3). Поэтому караульное помещение должно было находиться на первом этаже этой постройки. Все посетители, которые хотели попасть во дворец через главный портал, вероятно, должны были прийти сюда. Иногда там также можно было сдать на хранение или забрать вещи. Например, в 1409 году в счетах дважды отмечается, что привратник получил деньги, предназначенные для других людей. Когда-то это были 10 марок в мелких монетах, которые должны были раздаваться бедным людям на праздник Тела Христова (MTB, 519). Во втором случае Ханс взял 2 марки для господина Тирольда из Страсбурга (МТB, 532). В 1408 году записано, что Великий магистр проиграл в игре 4 скота, и эти деньги получил привратник Ханс (MTB, 499). Может быть, хозяин в это время играл в шашки или шахматы со своим привратником.
Банщики (Bader)
Банщики и кровопускание. Гравюра из Богемского медицинского трактата. Нач. XVI века.
Согласно записям в МТВ, оба Великих магистра Юнгингена любили часто мыться. В их распоряжении была собственная баня, которая находилась в переднем дворе дворца и управлялась банщиком Петром. Когда Великий магистр путешествовал, он пользовался банями в городах, расположенных по маршруту. В МТВ имеются многочисленные записи о выплатах банщикам в городах Данциг (MTB, 118), Штум (MTB, 202), Мирхов и Леске (MTB, 403), Старгард (MTB, 498), Шёнзее (MTB,590), Реден (MTB, 578). В сельской местности магистр поручал обогрев бань слугам или банщику, как в Бюстервальде (MTB, 487), Хаммерштайне (MTB, 499), Шветце (MTB, 499), Тухеле (MTB, 535). Когда Верховный магистр путешествовал в 1405 году, записаны единовременные расходы на банщиков (MTB, 367), иногда его сопровождали свои банщики — в 1408 году цирюльник Пётр получил деньги, когда сопровождал магистра в его поездке в Ковно (MTB, 459). Пётр получал годовое жалованье (MTB, 515), одежду — в 1408 году ему было дан дублет (MTB, 467), а в 1409 году — туника(MTB, 537) и деньги за аренду дома (MTB, 467, 496). Из последнего можно сделать вывод, что он, вероятно, жил в арендованном доме в городе.
Помимо нагрева воды и мойки, в обязанности банщика входило добывание веток для приготовления пучков из листьев для купальщиков, чтобы прикрывать или обмахивать кожу во время купания (AHM, 359). Возможно, банщик также работал цирюльником и чесальщиком магистра, поскольку эти гигиенические и медицинские задачи входили в общую сферу деятельности банщика (TUCHEN, S. 31; BÜCHNER, S. 26f).
Истопник (Stubenheizer)
Во дворце было четыре печи для обеспечения воздушного отопления и неизвестное количество изразцовых печей. Кроме того, под Большим Ремтером находилась большая воздухонагревательная печь. Отопление этих печей было задачей истопника, который получал от Верховного магистра ежегодное жалование (MTB, 19, 82, 179; AMH, S. 4, 21, 130, 186, 281, 334, 358) и одежду (MTB, 509). Дополнительную информацию о жизни и деятельности истопника невозможно получить из счетов-фактур. Он, несомненно, спал в комнате во дворце или рядом с ним, поскольку его работа зимой требовала постоянного присутствия в здании.
Щитоносец (Schildträger)
Согласно положениям одиннадцатого обычая Ордена, магистру полагался щитоносец (PERLBACH, S. 98). В документах щитоносец встречается в качестве свидетеля только один раз в 1372 году (REGESTA 2, Nr. 988). Дальнейшие упоминания о его деятельности неизвестны.
Скороходы и посыльные (Läufer und Boten)
Почтовый курьер XV века. Немецкая почтовая марка. 1989.
Огромный рост письменной коммуникации в XIV веке означал, что перевозка писем приобрела все больший размах. В качестве разносчиков писем Верховного магистра в стране и за рубежом использовались различные группы людей: религиозные деятели, капелланы, священники, слуги, писцы, сокольничие, калеки, кнехты и даже ученики, которые, согласно свидетельствам, служили посыльными. Кроме того, были и скороходы, которые специализировались на доставке посланий. В 1392 году упоминается о скороходе по имени Никель, который привез Верховному магистру письма от орденского прокуратора в Риме (LUB, Nr. 1588). В 1404 году в МТВ упоминается скороход Николаус Панне, которого магистр послал к Римскому королю (MTB, 305). В 1409 году упоминается скороход Панне, на этот раз он отвёз письма ландмейстеру Германии (MTB, 560f). Якоб Грюнеберг фигурирует в отчетах как второй скороход. Несколько раз в 1403-4 и 1409 годах он привозил письма от магистра в Рим (МТВ, 234, 273, 320, 561), поэтому его также называли «Римским егерем» (MTB, 469), а также в Австрию (MTB, 384), Богемию (MTB, 469) и Германию (MTB, 359, 451). В первом десятилетии XV века Великий магистр нанял по меньшей мере двух скороходов, которые совершали исключительно длительные путешествия с посланиями в немецкие земли и Италию.
Письменные источники не дают никакой информации об обстоятельствах жизни и работы скороходов. По своей деятельности они лишь изредка останавливались в Мариенбурге.
Кухонный мастер (Küchenmeister)
Должность кухонного мастера занимали в основном братья-рыцари, иногда также братья-священники. Кухонный мастер руководил работой кухни Верховного магистра, контролировал работу кухонного персонала, а также выплачивал им зарплату. Согласно Ординации замка Хайльсберг, кухонный мастер епископа Вармии имел право наказывать работников кухни, если они входили на кухню без разрешения или воровали еду (SRW 1, 329; FLEISCHER, S. 814). Подобная ситуация могла существовать и в Мариенбурге. В 1417 году мастер получил жалование для поваров, сумму в 20 марок (AMH, 289). В 1412 году записано, что кухонный мастер получил деньги для выплаты жалования кухонным слугам (AMH, 40). Кроме того, он в основном отвечал за закупку и оплату поставок продовольствия. Когда магистр отправлялся в путешествие, его сопровождал кухонный мастер с поварами. В 1419 году, например, кухонный мастер и четыре повара путешествовали с магистром в течение 14 дней — «item 16 sc. 4 kochen, di do 14 tag mit des meisters kuchmeister in der reisze gewest, yo di woche 2 sc.» (AMH, 321). В 1420 году кухонный мастер сопровождал магистра с пятью поварами-помощниками на День сословий в Эльбинге — «item 2 m. 2 sc. nuwes geldes 5 kochen, dy mit des meisters kochmeister uffem tage woren» (AMH, 360). Однако он не принимал непосредственного участия в управлении кухней, которая находилась под руководством главного повара.
За свою работу кухонный мастер получал жалованье и одежду (MTB, 123, 191), у него была комната с камином и уборная, которая располагалась непосредственно рядом с кухней.
О кухонных мастерах см. JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 258f.
Кухня Верховного магистра в замке Мариенбург. 1930 г.
Старший и младший повара магистра (Oberkoch)
Руководство работой кухни находилось в руках главного повара, о котором почти ничего не известно в письменных источниках. О старшем поваре есть документальное подтверждение только в бухгалтерской книге старого города Эльбинга за 1407 год (NKRSME, S. 93). В МТВ есть упоминание о поваре магистра Маттисе в 1409 году (MTB, 524). Он должен был получать зарплату, одежду и жилье, но конкретных доказательств этого нет. Его заместителем, вероятно, был младший повар (NKRSME, S. 93), о котором почти ничего не известно.
Повара и кухонные слуги (Köche)
На кухне великого магистра работало несколько поваров, но их точное количество не может быть достоверно установлено. Если кухонный мастер отправился с пятью поварами-помощниками на День поместья в Эльбинге в 1420 году (AMH, 360), то обычных поваров должно было быть не менее трех или четырех. Возможно, что повара специализировались на определенных видах пищи. Они, конечно, получали одежду и жилье, но более подробной информации об этом нет.
Примечательны две записи в МТВ, в которых упоминается русский повар (МТВ, 471). Так он получил тунику в 1408 году, а через год эта одежда была подшита, при этом писец отмечает, что за это время русский был крещен (MTB, 531). Предположительно он появился при дворе вместе с русскими послами, которые привезли в подарок магистру соколов от Витовта и получили взамен красивое платье (МТВ, 471). И повар возможно был в составе этой русской делегации.
Кнехты работали в качестве помощников на кухне и получали зарплату от кухонного мастера (AMH, 40f, 84). Информация о количестве кнехтов неизвестна, как и о том, где они спали. Возможно, что они проводили ночь на кухне или рядом с ней. Спальные места для слуг на рабочем месте были обычным явлением. Например, договор между епископом Вармии и кафедральным капитулом об использовании епископского дома во Фрауенбурге предусматривает, что кухонные слуги и конюхи должны ночевать там, где они работали (CDW 4, № 32; JARZEBOWSKI, S. 111).
Смотритель погреба (Kellermeister) и его мальчик
Смотритель погреба был должностным лицом Ордена, отвечавшим за поставку вина, пива и медовухи ко двору Верховного магистра. Безалкогольные напитки упоминаются в то же время очень редко, например, поставка вишневого сока и морса в 1408 году (MTB, 510). Кроме того, смотритель погреба принадлежал к группе лиц, получавших деньги от имени магистра для совершения мелких сделок для него или для расплаты с другими лицами (МТВ, 126, 140, 156-158, 167, 202, 233, 300, 473, 495, 585).
Виночерпий. Миниатюра из «Домовой книги Менделя». XIV век.
В конвентхаусе была пивоварня, а пивовар и его кнехты часто упоминаются в расходной книге мариенбургского хаускомтура (AMH, 406).
Напитки обычно закупались в больших количествах в Данциге, Эльбинге или Торне (MTB, 150, 234f, 286, 298, 343f, 390, 422, 448, 456f, 477, 481, 520-522, 539; AMH 281, 357). Они хранились в подвалах под дворцом Верховного магистра и Большим Ремтером. Только медовуху иногда производил сам смотритель погреба. В 1407 году он купил 4 бочки мёда по случаю генерального капитула, чтобы из него сделали медовуху — «item 12 m. vor 4 tunnen honigis des meisters kellirmeister, methe do von zu bruwen of das capitel» (MTB, 426). Кроме того, он заботился о посуде, стаканах, чашках, бутылках, кувшинах для напитков и скатертях (AMH, 11, 82, 119, 149, 152, 196f, 230, 257, 342).
Смотритель погреба магистра впервые упоминается в 1335/36 годах (PUB 2, Nr. 879; PUB 3/1, Nr. 44). В остальном о его деятельности из источников известно немного. Есть сведения, что он сопровождал магистра или других территориальных чиновников в поездках (MTB, 151, 225, 554). В 1408 году магистр оплатил медицинские расходы на лечение своего смотрителя. В 1406 году смотритель погреба Михил, который не был братом, получил большую сумму, когда покинул двор великого магистра (МТB, 386).
У келлермейстера был мальчик в качестве помощника (MTB, 535). Поскольку в источниках ордена нигде не упоминается виночерпий Великого магистра, можно предположить, что эту функцию взял на себя смотритель погреба магистра. Поэтому описание обязанностей главного виночерпия при дворе епископа Варминского могло относиться и к келлермейстеру Мариенбурга (SRW 1, S. 329f; FLEISCHER, S. 814). Последний должен был перед трапезой подготовить стол хозяина в столовой, накрыть его льняными скатертями, украсить и очистить питьевые чашки для епископского стола. Напитки подавались только после еды, и старший виночерпий должен был уделять этому пристальное внимание. Он наливал напитки в кубки из кувшина, содержимое которого ему сначала пришлось попробовать самому, и велел слугам отнести их к столу хозяина.
О смотрителе погреба см. JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 242.
Кнехты погреба (Kellerknecht)
В погребе Верховного магистра работало несколько кнехтов, в задачу которых входило снабжать двор вином, пивом и медовухой на двух ежедневных главных пирах и в других случаях. Для этого напитки переливали из бочек в бутылки и кувшины и переносили в Большой Ремтер. Если магистр проводил во дворце встречи с территориальными чиновниками или гостями, слуги несли кувшины и бутылки по системе коридоров для слуг. Кроме того, уход за питьевой утварью (стаканы, кружки, бутылки, кувшины) был одной из задач служителей погреба. В бухгалтерских книгах названы различные типы слуг погреба: кнехты погреба магистра (MTB, 87, 130, 191, 283, 554), кнехты винного погреба (MTB, 459, 554; AMH, 289) и кнехты пивного погреба (MTB, 417, 447, 515; AMH, 257).
Достоверной информации о точном количестве слуг в подвале нет. В начале 15 века в погребах одновременно работали как минимум два кнехта.
Между 1400 и 1402 годами упоминаются кнехты погреба магистра — Никке (МТВ, 87, 191) и Давид (МТВ, 130). Кнехты винных и пивных погребов обычно упоминаются только по отдельности, но в 1409 году есть запись о том, что трое слуг винного погреба сопровождали Верховного магистра в поездке (MTB, 554).
В бухгалтерских книгах есть записи о выплате заработной платы и одежды для кнехтов погреба. Их комната находилась под крышей покоев привратника, что были очень близко к лестнице в подвал на переднем дворе (AMH, 181).
Конный маршал (Pferdemarschall) и его кумпан
Верховный магистр имел большое количество лошадей для себя и своего двора, которых он держал в собственных конюшнях во внешнем замке. Уход за лошадьми осуществляли многочисленные слуги, во главе которых стоял конный маршал, являющийся должностным лицом ордена. Он мог происходить из круга рыцарей ордена и впоследствии сделать хорошую карьеру. В 1401 году в МТВ отмечается, что бывший конный маршал теперь стал фогтом Беберна в Добринской земле (MTB, 90). Согласно этому, это должен был быть Готфрид фон Хатцфельд (HECKMANN 2014). Его преемнику на посту конного маршала Гансу Штумеру, напротив, было отказано в дальнейшем продвижении. Он занимал эту должность с 1402 по 1410 год (MTB, 179), а затем его сменил некто Павел (AMH, 21), при котором Штумер, однако, продолжал в течение многих лет руководить конюхами (AMH, 346).
Конный маршал должен был ухаживать за лошадьми, а также содержать конюшни и пастбище. В 1411 году проводятся ремонтные работы на крыше, оплата которых была произведена через конного маршала (AMH, 71). В 1413 году четверо слуг под руководством Ганса Штумера отремонтировали ограду пастбища (AMH, 91).
У конного маршала было собственное здание, которое, вероятно, располагалось на форбурге рядом с конюшнями. В 1411 году упоминается «des pferdemarschalkk gemach» (AMH, 16). В 1413/14 году для Ганса Штумера была перестроена башня, в которой находились его покои (AMH, 103, 118, 139f).
В МТВ один раз упоминается, что у конного маршала был кумпан (MTB, 551).
Лошадиный доктор (Pferdearzt)
По рангу после конного маршала шёл конный врач, который, помимо годового жалованья (врач Кунце в 1403 году получил годовое жалование в 10 марок (MTB, 216)), имел на форбурге собственный дом с изразцовой печью (AMH, 54f, 60f, 79, 81, 104) и связанную с ним кузницу (AMH, 270). В МТВ есть ряд упоминаний о двух лошадиных лекарях: Кунце (MTB, 216, 231, 233f, 239, 256, 297, 322, 342, 369, 380, 410, 420, 427), который находился на службе у Великого магистра с 1403 по 1407 год, и его преемнике Клаусе, который впервые упоминается в 1408 году (МТВ, 460, 467, 478, 494, 528, 539, 541). Кунце, очевидно, приехал в Мариенбург из-за пределов Пруссии, поскольку Верховный магистр заплатил ему 30 венгерских флоринов, чтобы он мог привезти в страну свою жену (MTB, 233f). Магистр также способствовал супружеской жизни своего преемника Клауса, подарив деньги на его свадьбу в 1408 году (MTB, 467).
В накладных регулярно встречаются записи о приобретении конским врачом лекарств и средств по уходу за лошадьми (МТВ, 297, 322, 342, 380, 478, 539), например, «восковая смола и различные мази для лошадей» (МТВ, 256). Уже упомянутая кузница, вероятно, была своего рода врачебной операционной для больных или раненых лошадей. Иногда врачи также занимались продажей лошадей и таким образом зарабатывали дополнительно (MTB, 494, 541).
Подковщик (Pferdeschmied)
Другим важным специалистом был кузнец для лошадей, основной задачей которого было подковать лошадей (MTB, 508) и проверить подковы. Он часто сопровождал Верховного магистра или кого-то из управляющих в поездках. В 1402 году кузнец Николаус отправился в зимний райз с казначеем (MTB, 225). В 1405 году кузнец магистра Клаус отправился в летний райз с Великим комтуром (MTB, 358). В 1408 году кузнец магистра сопровождал комтура Бальги в поездке в Венгрию и получил по этому случаю одежду (МТВ, 471). Когда магистр отправился в Мемель в 1409 году, его кузнец не смог поехать с ним, поэтому вместо него поехал другой кузнец — «item 1 m. eyme smede, der an Andris rytsmedes stat mit dem meyster zur Memel zoch» (MTB, 540). Кроме того, подковщик иногда помогал в покупке лошадей (MTB, 166) и приобретении лекарств (MTB, 430).
Кузнец получал зарплату; о его одежде и жилье из счетов ничего не известно, но, вероятно, он имел право на то и другое. Комната кузнеца, вероятно, находилась рядом с кузницей на форбурге.
Конюхи и кнехты, мальчики (Stallknecht)
Многочисленные конюхи и кнехты ухаживали, кормили и пасли лошадей магистра (AMH, 179, 264) в конюшнях и на лугу магистра (AMH, 91). Даже перевозка лошадей по территории Пруссии, а равно и за границу, иногда поручалась кнехтам. В 1402 году конюху заплатили за то, что он приводил жеребцов к Великому маршалу и комтуру Бальги (MTB, 150, 171). В 1409 году конюх магистра Сандер привез жеребца герцогу Симаску (Herzog Symask?) в подарок от Верховного магистра (MTB, 594).
Когда Великий магистр или управляющие отправлялись в путешествия, конюхи также должны были присматривать в пути за лошадьми. В 1409 году пять кнехтов конюшни отправились с магистром на мирные переговоры с Польшей (MTB, 580).
Слуги получали зарплату (MTB, 277, 574f) и пожертвования (MTB, 179, 253, 415, 467), а также одежду (MTB, 277), однажды упоминаются и хлебные деньги — «item 1⁄2 m. den stalknechten in des meisters marstall zu brote gegeben; Hanus Sthumer nam es» (МТВ, 471).
Вероятно, они спали в конюшнях или рядом с ними. В МТВ также есть свидетельства социального обеспечения со стороны Великого магистра по отношению к своим конюхам. Например, в 1402 году Верховного магистр заплатил хирургу, который лечил конюха Остерихера (MTB, 171), а в 1408 году магистр дал деньги матери того же конюха на Пасху (MTB, 477).
Общее число конюхов и конных кнехтов в начале XV века точно известно на основании двух подношений: в 1402 году их было двенадцать, а в 1409 году — тринадцать (MTB,179, 524).
Помимо кнехтов, были также мальчики-конюхи («des meisters staljungen»), но их количество неизвестно. Они, вероятно, помогали кнехтам и выполняли простые работы. В МТВ упоминается, что в 1409 мальчик-конюх перевел лошадь в Мариенбург (MTB, 550).
Мальчики-конюхи получали ткань для одежды и простыни (MTB, 193, 383, 404, 538), иногда им жертвовали деньги (MTB, 524), но зарплаты у них не было.
Кнехт повозок (Wagenknecht)
У Верховного магистра были свои повозки, на которых он отправлялся в путешествия, а также перевозил свои припасы, особенно вино. В 1417 году упоминается ремонт винных повозок и повозок для серебра магистра (AMH, 298). Вино также иногда перевозили в Мариенбург в специальных повозках. Однако поставки обычно осуществлялись на кораблях.
Повозки хранились на форбурге, вероятно, рядом с конюшнями или в карване. За повозки и винные повозки отвечали кнехты. Однако эти кнехты редко упоминаются в накладных. В платежных ведомостях упоминается только один кнехт повозок и один кнехт винных повозок. Николаус, «des meysters wagenknecht», появляется под этим обозначением только один раз в 1408 году в Книге казначея (MTB, 510). В расходной книге командира дома Мариенбурга «des meisters wynwainknecht» упоминается несколько раз в 1417 и 1418 годах, когда он получает жалованье (AMH, 289, 317-319). Только в ремонтной записке 1418 г. употребляется множественное число «des meisters weynwaynknechten» (AMH, 298). В остальном, слуги и возчики часто появляются в бухгалтерских книгах; принадлежали ли некоторые из них к Hochmeistergesinde, нельзя сказать с уверенностью.
Сокольничий (Falkner) и его кнехты
Соколиная охота играла важную роль для Тевтонского ордена. Охотничьи соколы, однако, не были нужны для собственного использования, поскольку рыцарям Ордена было запрещено по правилам охотиться. Согласно правилу № 23, братьям было категорически запрещено охотиться (PERLBACH, S. 47). Позднее, очевидно, произошло некоторое смягчение этого запрета (MILITZER 2015b, S. 220). Согласно законам Винриха фон Книпроде от 1354 года, только Верховный магистр имел право посылать соколов (PERLBACH, S. 154). Однако, будучи подарками для князей всей Европы, прусские соколы представляли собой важный фактор в дипломатии магистра. Каждый год магистр посылал большое количество соколов и ястребов правителям Востока и Запада. Для обеспечения «соколиной дипломатии» Ордену требовались регулярные поставки соколов и несколько соколиных дворов для их обучения и содержания. По этой причине в бухгалтерских книгах часто встречаются записи о покупке и транспортировке соколов, а также упоминания о различных сокольничих.
Соколиная охота. Миниатюра из «Манесского кодекса», кон. XIII века.
Верховный магистр также имел собственного сокольничего (иногда даже двух), который вместе со своими кнехтами управлял соколиной фермой вблизи Мариенбурга. Имеется довольно обширная информация о деятельности сокольничего Петра, который находился на службе у магистра не позднее 1396 года, когда Конрад фон Юнгинген предоставил ему помещение и сад у мельничного рва перед городом (VOIGT 1824, S. 537f), получил мариенбургское гражданство в 1399 году (AMH, 395) и в последний раз упоминается по имени в 1413 году (AMH, 87). В его задачи входило приобретение и обучение соколов, а также их отправка правителям в качестве подарков от имени Верховного магистра. Для этого он отправлялся в путешествия сам или посылал кнехтов.
Закупка соколов в основном происходила в Замланде или Вармии, где Петр лично несколько раз покупал большее количество соколов (MTB, 23, 181, 194, 271, 448, 487, 593). Перевозка соколов иностранным правителям также иногда осуществлялась самим сокольничим, особенно если речь шла о высокопоставленных получателях. Известно, что Петр привозил соколов герцогу Австрии (MTB, 23), королю Польши (MTB, 186, 383, 536), герцогу Эльскому (MTB, 384) и ландмейстеру Германии (MTB, 419f). В 1408 году он совершил большое путешествие к королям Венгрии и Франции, рейнским курфюрстам, герцогам Гельдерским, маркграфам Саксонии и Мейсена, графам Вюртемберга и Катценельнбогена, а также к бургграфу Нюрнберга (MTB, 506). Однако многочисленные перевозки в Мариенбург и обратно также осуществлялись кнехтами сокольничего (MTB, 28, 156, 181), поскольку сокольничий в конечном итоге также должен был оставаться в Мариенбурге в течение определенного времени, чтобы присматривать за соколиной фермой.
В 1408 году у сокольничего вероятно было четыре кнехта на службе, т.к. он получил четыре пары сапог для своих слуг (MTB, 474). А в 1399 году упоминается его кумпан (MTB, 32).
Сокольничий получал зарплату (MTB, 23, 271, 506), в его распоряжении было несколько лошадей (MTB, 297, 336, 403, 424, 435), для которых у него даже была своя конюшня (AMH, 254f). Вероятно, это было на соколиной ферме, где имелись несколько стойл и дом для сокольничего и его семьи, который в 1416 году был перестроен за деньги магистра (AMH, 214, 219, 224, 233, 235, 242).
Кроме сокольничего, были еще ловцы птиц (фоглеры). Между 1402 и 1407 годами в МТВ несколько раз упоминается Кунце Мулингер или Моллингер, главный ловец (MTB, 150, 179, 437), в 1408 году — главный ловец Фрицхент (МТВ, 515), а в следующем году — ловец по имени Томас (MTB, 555). Однако были ли эти ловцы непосредственно подчинены сокольничему, неясно.
О содержании и отправке соколов и ястребов в Пруссии см. VOIGT 1849; KNABE; MILITZER 2015b, SS. 219-223; HECKMANN 1999; JÓŹWIAK/TRUPINDA 2011, S. 309.
Можно было бы ожидать, что пекари и пивовары будут снабжать двор Верховного магистра. Однако в письменных источниках нет упоминаний об этих профессиях на службе у магистра. В Мариенбурге были пекарни и пивоварни, но они принадлежали конвенту, поэтому пекари и пивовары со своими слугами встречаются только в счетах конвента и хаускомтура. Однако для Верховного магистра в основном закупали пиво в Эльбинге, Данциге и Висмаре.
Два примера, для сравнения, из записей казначея о походах магистров. В 1399 году состоялся райз в Жемайтию, в котором участвовал магистр Конрад фон Юнгинген. Обошлось участие магистра в этом походе в 333 марок (МТВ, 27-28). Магистра в походе сопровождал капеллан, два кумпана (Матис и Труппунг), а также мальчик-посыльный. На снаряжение для них ушло 13 марок. Также в походе участвовали пекарь, повар и плотник, совместно получившие около 5 марок. Почти 130 марок было потрачено на транспортировку походного домика магистра. Оставшаяся часть денег ушла на закупку продовольствия и транспортных средств (лошадей, телег, колёс).
В 1409 году в райз отправился магистр Ульрих фон Юнгинген. Обошлось это в 260 марок и практически половина ушла на подготовку к походу. Так в 90 марок обошлось снаряжение для слуг Верховного магистра — по 5 марок на 18 человек (МТВ, 554). Магистра, кроме кумпанов и капеллана, также сопровождали — писец, музыканты, лекарь, лошадиный лекарь, прачник, кнехты при погребе. Несколько знамён и хоругвей были нарисованы придворным художником — два больших шёлковых знамени, четыре средних и четыре малых.
Примечания:
1. Официал — светское лицо (мирянин), исполняющее определенные церковные функции как правило коллегиально с духовными лицами, или же по их поручению.
Источники и литература:
GStA PK, XX. HA, OBA
GStA PK, XX. HA, OF
Walther ZIESEMER (Hg.): Das Ausgabebuch des Marienburger Hauskomturs für die Jahre 1410–1420, Königsberg 1911
Codex Diplomaticus Warmiensis oder Regesten und Urkunden zur Geschichte Ermlands, Bd. 2 (1341–75), Mainz 1864
Codex Diplomaticus Warmiensis oder Regesten und Urkunden zur Geschichte Ermlands, Bd. 4 (1424–35), Braunsberg 1935
Johannes Voigt (Hg.): Codex Diplomaticus Prussicus. Urkunden-sammlung zur älteren Geschichte Preussens aus dem Königlichen Geheimen Archiv zu Königsberg, nebst Regesten. Band 5, Königsberg, 1857
Johannes Voigt (Hg.): Codex Diplomaticus Prussicus. Urkunden-sammlung zur älteren Geschichte Preussens aus dem Königlichen Geheimen Archiv zu Königsberg, nebst Regesten. Band 6, Königsberg, 1861
A. PROCHASKA (Hg.): Codex epistolaris Vitoldi Magni Ducis Lithuaniae 1376–1430, (Monumenta Medii Aevii Historica Res Gestas Poloniae Illustrancia, Bd. 6), Cracoviae 1882
Erich JOACHIM (Hg.): Das Marienburger Tresslerbuch der Jahre 1399–1409, Königsberg 1896
Ernst HENNIG: Diätische Vorschrift aus dem funfzehnten Jahrhundert, in: Wöchentliche Unterhaltungen für Liebhaber deutscher Lektüre in Rußland, Bd. 5, Mitau 1807, S. 279–288
Sebastian KUBON/Jürgen SARNOWSKY (Hg.): Regesten zu den Briefregistern des Deutschen Ordens: Die Ordensfolianten 2a, 2aa und Zusatzmaterial, Göttingen 2012
F. BUNGE/H. HILDEBRAND/P. SCHWARTZ/L. ARBUSOW (Hg.): Liv-, Est- und Kurländisches Urkundenbuch Bd. 1, 3: 1368-1393, mit Nachträgen zu Band 1 und 2, Reval 1857
Markian PELECH (Hg.): Nowa Księga Rachunkowa Starego Miasta Elbląga 1404–1414, Teil 1 (1404–1410), Warszawa/Poznań/Toruń 1987
Max PERLBACH (Hg.): Die Statuten des Deutschen Ordens, Halle 1890
Preußisches Urkundenbuch, Bd. 1/1, Erste Hälfte, hg. von Philippi, Königsberg 1882
Preußisches Urkundenbuch, Bd. 1/2, Zweite Hälfte, hg. von A. Seraphim, Königsberg 1909
Preußisches Urkundenbuch, Bd. 2 in 3. Lfg., (1309–1335), hg. von Max Hein/Erich Maschke, Königsberg 1932
Preußisches Urkundenbuch, Bd. 3, 1. Lfg. (1335–1341), hg. von Max Hein, Königsberg 1944
Walther HUBATSCH (Hg.): Regesta Historico-Diplomatica Ordinis S. Mariae Theutonicorum 1198–1525, Pars II: Regesta Privilegorium Ordinis S. Mariae Theutonicorum, Regesten der Pergament-Urkunden aus der Zeit des Deutschen Ordens, Göttingen 1948
T. HIRSCH/M. TOEPPEN/E. STREHLKE (Hg.): Scriptores Rerum Prussicarum. Die Geschichtsquellen der preußischen Vorzeit bis zum Untergang der Ordensherrschaft, Bd. 2, Leipzig 1863
T. HIRSCH/M. TOEPPEN/E. STREHLKE (Hg.): Scriptores Rerum Prussicarum. Die Geschichtsquellen der preußischen Vorzeit bis zum Untergang der Ordensherrschaft, Bd. 4, Leipzig 1870
C. WOELKY (Hg.): Scriptores rerum Warmiensium oder Quellenschriften zur Geschichte Ermlands, Bd. 1, Braunsberg 1866
Martin ARMGART: Die Handfesten des preußischen Oberlandes bis 1410 und ihre Aussteller, Köln/Weimar/Wien 1995
Udo ARNOLD: Deutscher Orden und Musik in Preußen, in: Janusz HOCHLEITNER/Karol POLEJOWSKI (Hg.), W służbie zabytków, Malbork 2017, S. 65–81
Nils BOCK: Die Herolde im römisch-deutschen Reich, Stuttgart 2015
Hartmut BOOCKMANN: Laurentius Blumenau. Fürstlicher Rat – Jurist – Humanist (ca. 1415–1484), Göttingen 1965
Hartmut BOOCKMANN: Spielleute und Gaukler in den Rechnungen des Deutschor- dens-Hochmeisters, in: Detlef Altenburg/Jörg Jarnut/Hans-Hugo Steinhoff (Hg.), Feste und Feiern im Mittelalter, (Paderborner Symposion des Mediävistenverbandes), Sigmaringen 1991, S. 217–228
Robert BÜCHNER: Im städtischen Bad vor 500 Jahren, Wien/Köln/Weimar 2014
G. CUNY: Die beiden Preussenfahrten Herzog Heinrichs des Reichen von Bayern und Bartholomäus Boreschau, in: Zeitschrift des Westpreußischen Geschichtsvereins 59 (1919), S. 135–161
FLEISCHER: Alltagsleben auf Schloß Heilsberg im Mittelalter, in: Zeitschrift für die Geschichte und Altertumskunde Ermlands 18 (1913), S. 802–829
Erwin GATZ (Hg.): Die Bischöfe des Heiligen Römischen Reiches 1198 bis 1448. Ein biographisches Lexikon, Berlin 2001
H. GERSDORF: Der Deutsche Orden im Zeitalter der polnisch-litauischen Union. Die Amtszeit des Hochmeisters Konrad Zöllner von Rotenstein (1382–1390), Marburg 1957
Mario GLAUERT: Das Domkapitel von Pomesanien (1284–1527), Toruń 2003
O. GÜNTHER: Schreibdienst auf der Marienburg im 14. Jahrhundert, in: MWG 16 (1907), Heft 4, S. 53–58
Dieter HECKMANN: Preußische Jagdfalken als Gradmesser für die Außenwirkung europäischer Höfe des 15. und 16. Jahrhunderts, in: Preußenland 37 (1999), S. 39–62
Dieter HECKMANN: Der öffentliche Notar im Geflecht der preußischen Schreiber des frühen 15. Jahrhunderts, in: Ordines Militares 19 (2014), S. 157–166
Christofer HERRMANN: Der Hochmeisterpalast auf der Marienburg. Konzeption, Bau und Nutzung der modernsten europäischen Fürstenresidenz um 1400, Petersberg 2019
Christofer HERRMANN: Mittelalterliche Architektur im Preußenland, Petersberg 2007
Bernhart JÄHNIG: Organisation und Sachkultur der Deutschordensresidenz Marienburg, in: P. Johanek, Vorträge und Forschungen zur Residenzfrage, Sigmaringen 1990, S. 45–75
Bernhart JÄHNIG: Junge Edelleute am Hof des Hochmeister in Marienburg um 1400, in: W. Paravicini/J. Wettlaufer (Hg.), Erziehung und Bildung bei Hofe, Stuttgart 2002, S. 21–42
Bernhart JÄHNIG: Winrich von Kniprode – Hochmeister des Deutschen Ordens 1352– 1382, in: JÄHNIG 2011, S. 67–89
Bernhart JÄHNIG: Vorträge und Forschungen zur Geschichte des Preußenlands und des Deutschen Ordens im Mittelalter, Ausgewählte Beiträge zum 70. Geburtstag am 7. Oktober 2011, hg. von Hans-Jürgen und Barbara Kämpfert, Münster 2011
Marc JARZEBOWSKI: Die Residenzen der preußischen Bischöfe bis 1525, Toruń 2007
Sławomir JÓŹWIAK/Janusz TRUPINDA: Organizacja życia na zamku krzyżackim w Malborku w czasach wielkich mistrzów (1309–1457), Malbork 2011
Sławomir JÓŹWIAK/Janusz TRUPINDA: Krzyżackie zamki komturskie w Prusach, Toruń 2012
Sławomir JÓŹWIAK: Centralne i terytorialne organy wladzy zakonu krzyżackiego w Prusach w latach 1228–1410. Rozwój – Przekształcenia – Kompetencje, Toruń 2012
Sławomir JÓŹWIAK/Janusz TRUPINDA: Das Amt des „Bauleiters“ (magister lapidum; magister laterum; steinmeister; czygelmeyster; muwermeister) im Deutschordensstaat im 14. Jh. und in der ersten Hälfte des 15. Jh., in: Ordines Militares 20 (2015), S. 239–268
Albert KLEIN: Die zentrale Finanzverwaltung im Deutschordensstaate Preußen am Anfang des XV. Jahrhunderts, Leipzig 1904
Gustavgeorg KNABE: Preußische Falken im Dienste der Politik des Deutschen Ordens, in: Preußenland 7 (1969), S. 17–21
Hans KOEPPEN (Hg.): Peter von Wormditt: (1403–1419), Hannover 1960
Krzysztof KWIATKOWSKI: Zakon niemeicki jako „corporatio militaris“, Toruń 2012
Arno MENTZEL-REUTERS: Arma spiritualia. Bibliothek, Bücher und Bildung im Deutschen Orden, Wiesbaden 2003
Klaus MILITZER: Zwei Ärzte im Dienste des Hochmeisters, in: Preußenland 20 (1982), Nr. 4, S. 53–56 [und MILITZER 2015, S. 77–80]
Klaus MILITZER: Jagd und Deutscher Orden, in: MILITZER 2015, S. 189–223
Klaus MILITZER: Zentrale und Region: gesammelte Beiträge zur Geschichte des Deut- schen Ordens in Preussen, Livland und im Deutschen Reich aus den Jahren 1968 bis 2008, Weimar 2015
Klaus-Eberhard MURAWSKI: Zwischen Tannenberg und Thorn. Die Geschichte des Deutschen Ordens unter dem Hochmeister Konrad von Erlichshausen (1441–1449), Göttingen 1953
Zenon Hubert NOWAK: Die Frage der „Altersversorgung“ im Deutschen Orden in der ersten Hälfte des 15. Jahrhunderts, in: NOWAK 2011, S. 133–163
Paul NIEBOROWSKI: Peter von Wormdith. Ein Beitrag zur Geschichte des Deutsch-Ordens, Breslau 1915
Wilhelm NÖBEL: Michael Küchmeister, Hochmeister des Deutschen Ordens 1414– 1422, Bad Godesberg 1989
Werner PARAVICINI: Die Preußenreisen des europäischen Adels, Teil 1, Sigmaringen 1989
Christian PROBST: Der Deutsche Orden und sein Medizinalwesen in Preussen. Hospital, Firmarie und Arzt bis 1525, Bad Godesberg 1969
Bernhard SCHMID: Niclaus Fellensteyn, ein Marienburger Baumeister vor 500 Jahren, in: Die Denkmalpflege 21 (1919), S. 83–85
A. ŚWIEŻAWSKI: Bartołomiej z Boreszewa lekarz wielkich mistrzów krzyżackich, in: Archiwum Historii Medycyny 24 (1961), S. 369–382
Birgit TUCHEN: Öffentliche Badhäuser in Deutschland und der Schweiz im Mittelalter und der frühen Neuzeit, Petersberg 2003
Grischa VERCAMER: Siedlungs-, Verwaltungs- und Sozialgeschichte der Komturei Königsberg im Deutschordensland Preußen (13.–16. Jahrhundert), Marburg 2010
Johannes VOIGT: Geschichte Marienburgs, der Stadt und des Haupthauses des deut- schen Ritter-Ordens in Preußen, Königsberg 1824
Johannes VOIGT: Das Stillleben des Hochmeisters des deutschen Ordens und sein Fürstenhof, in: Historisches Taschenbuch, 1. Jahrgang, Leipzig 1830, S. 167–253
Johannes VOIGT: Geschichte Preußens, Band 5, Königsberg 1832
Johannes VOIGT: Geschichte Preußens, Band 6, Königsberg 1834
Johannes VOIGT: Über Falkenjagd und Falkenzucht in Preußen, 257–276 in: Neue preußische Provinzial-Blätter 7 (1849), S. 257–276
Gisela VOLLMANN-PROFE: Wigand von Marburg, in: Die deutsche Literatur des Mittelalters. Verfasserlexikon, Band 11, Berlin/New York 2004, Sp. 1658–1662
Reinhard WENSKUS: Das Ordensland Preußen als Territorialstaat des 14. Jahrhunderts, in: Hans Patze (Hg.), Der deutsche Territorialstaat im 14. Jahrhundert 1, Sigmaringen 1970, S. 347–382; Neudruck in: WENSKUS 1986, S. 317–352
Reinhard WENSKUS: Über einige Probleme der Sozialordnung der Prußen, in: Acta Prussica. Festschrift für Fritz Gause, Würzburg 1968, S. 7–28; Neudruck in: WENSKUS 1986, S. 413–434
Reinhard WENSKUS: Ausgewählte Aufsätze zum frühen und preußischen Mittelalter, Sigmaringen 1986 Jan WIŚNIEWSKI: Johannes Ryman, in: GATZ 2001, S. 572f
Татьяна ИГОШИНА: Двор верховного магистра Немецкого ордена в Пруссии в конце XIV — начале XV веков, Москва 2000
Продолжаем читать старые открытки. Несколько переводов открыток разных лет.
«Привет из Гумбиннена. Вид с Деревянного моста.» Почтовая открытка. Издательство Макса Фастнахта (Max Fastnacht), Кёнигсберг. Прошла почту 05.03.1900 г.
Liebe Magda,
Mal deine Erinnerung auszufrischen nämlich das Bild zeigt ja die bekannte Stelle wo wir glückliche Stunde verbracht haben H. hat das Abitirienten Examen bestanden und hält sich nur kurze Zeit in G. auf. Tante Ide liegt krank an Influenze, sieht sehr elend aus zweifle ihr durchkannen.
Paula Krock wohnt jetzt in Gumbinnen war aber nicht dort. Beruf jetzt Wäsche nähn! Wann kommst in diesem Jahr die Eichkatze nach Ostpreussen
Ich denke es wuß du das nicht mehr so recht OO sein denn dein Brief oder eine Karte bekannt man mehr, hoffentlich lebt OO doch noch? Spielst du noch wie weit bist du gewiß schon so weit das ich gar nicht denken kann Mein Liebste schreibe mal habe immer solche schöne Traume von dir gehabt
Mit vielen Grüssen und Küssen verbleibt ich deine Freundin
Grete
Schade das es so weit ist!
Schreibe bald
Ist die Adresse richtig?
Дорогая Магда,
Освежи-ка свою память, ведь на этом снимке изображено же знакомое место, где мы провели счастливые часы. Х. cдал экзамен на аттестат о среднем образовании и теперь только на короткое время задержится в Г.<умбиннене?>. Тетя Ида лежит больная гриппом, выглядит очень несчастной, сомневаюсь, перенесет ли она это. Паула Крок сейчас живет в Гумбиннене, но ее там не было. Ее профессия теперь шить белье! Когда Айхкатце приедет в этом году в Восточную Пруссию?
Я думаю, ты больше не знаешь так наверняка об ОО , так больше не известно дойдет ли твое письмо или открытка, надеюсь ОО еще жив? Ты все еще играешь, как ты далеко, уже так далеко, что я даже не могу думать. Моя дорогая, пиши, у меня всегда такие прекрасные мечты о тебе. Со многими приветствиями и поцелуями я остаюсь твоей подругой
Грете
Обидно, что это так далеко!
Напиши в ближайшее время
Адрес правильный?
Кёнигсберг. Замковый пруд. Почтовая открытка. Издатель Отто Циглер (V.O.Z.), Кёнигсберг. Прошла почту 11.03.1936 года.
Оборотная сторона открытки
Familie H. Brehmer
Bln.- Charlottenburg
Charlottenburger Ufer S-48
Königsbg. d. 10.6.36
Meine Lieben! Nachdem ich nun wieder auf dem Posten bin, will ich mich auch sofort für die wunderschöne Pfingstkarte bedanken. Meine Stubenkameraden dachten alle, es war eine Geburtstagskarte und hoffen stark auf eine Geburtstagslage Bier. Aber vergebens, denn meinen nächsten Geburtstag feier ich doch wieder daheim Lud seid Ihr Beide Hübschen
vielmal gegrüsst von Eurem Herbert.
Семья Х. Бремер
Берлин- Шарлоттенбург
Улица Шарлоттенбургская набережная, 48.
Мои дорогие! После того, как я снова оказался на почте, мне сразу захотелось поблагодарить за прекрасную поздравительную открытку на Троицу. Мои товарищи по комнате все подумали, что это была поздравительная открытка ко дню рождения и сильно понадеялись на пиво по этому случаю. Но напрасно, так как мой следующий день рождения я снова буду праздновать дома. Вы оба, мои милые, приглашены.
Многочисленные приветы от вашего Герберта.
Охотничий замок Роминтен. Почтовая открытка. Издатель К.Э. Хербст, Гумбиннен. Прошла почту 27.11.1926 года.
Оборотная сторона открытки.
Familie Wilh. Wittenberg
Sande bei Bergedorf
Großstr. 25
Bez. Hamburg
R. d. 24.10.26
Liebe Mutti, Ihr Lieben!
Frl. Mock und ich machen heute einen Ausflug hierher Haben soeben d Kais. Jagdschloss Augenschein genommen. Die Zugverbindung hier in deutschem Ostpreussen Ist einfach miserable, morgen können wir erst wieder zurückfahren
Herzliche Grüße Eure Dora
Herz. Grüß Liesel Mock
Семья Вильг. Виттенберга
Занде/ около Бергедорф
Гроссштр. 25
Окр. Гамбург
24.10.26
Дорогая мамочка, Вы родные!
Мы с фройляйн Мок собираемся сегодня в поездку на осмотр Импер.<аторского> охотничьего замка. Железнодорожное сообщение здесь в немецкой Восточной Пруссии просто скверное.
Мы можем только завтра вернуться назад.
С сердечным приветом, Дора.
С сердечным приветом Лизель Мок.
Представляем дополненный перевод статьи немецкого историка Кристофера Херрманна «Строительство замков как средство экспансии в ходе «языческой войны» в Ливонии, Пруссии и Литве» (Christopher Herrmann Der Burgenbau als Mittel der Expansion beim «Heidenkampf» in Livland, Preußen und Litauen).
___________________
В период с конца XII до начала XV века Пруссия, Ливония и Литва были ареной войн между христианскими завоевателями и коренными балтийскими племенами. С христианской стороны военные действия имели статус объявленных Папой крестовых походов, которые гарантировали участникам полное отпущение грехов. Эти крестовые походы в основном организовывались местными рыцарскими орденами, прежде всего Тевтонским орденом. В Ливонии же сначала действовал Орден меченосцев (Братство воинов Христа), основанный в 1202 г. Он был присоединён Тевтонскому ордену через год после сокрушительного поражения в 1236 г. от литовцев в битве при Сауле [1]. Кроме того, особенно в Ливонии, епископы выступали в качестве инициаторов походов против язычников. Армии крестоносцев состояли в основном из рыцарей, которые состояли в них непродолжительное время. Рыцари-гости происходили в основном из Германии, а также из других стран Западной Европы. В современных источниках их обычно называют «гостями» или «пилигримами». Задача обеспечения безопасности и контроля над завоеванными территориями в долгосрочной перспективе была возложена на рыцарские ордена или вассалов епископов. И важную роль там играло строительство замков. В Пруссии и Ливонии христианским захватчикам удалось создать независимые государства, литовские походы Тевтонского ордена остались же без длительного территориального успеха. Тема данной статьи — функции и значение строительства замков в этих крестовых походах, проиллюстрированные отдельными примерами. Что касается Ливонии и Пруссии, то здесь будет рассмотрена только фаза военного конфликта от прихода завоевателей до окончательного покорения коренного населения. В Ливонии этот этап длился с 1185 года (строительство замка Икскюль) по 1227 год (завоевание острова Эзель), в Пруссии — с 1231 года (основание Торна) по 1280-е годы (окончательное подавление второго прусского восстания). Что касается литовских походов, то здесь учитывается весь период с конца XIII века до начала XV века. Замки, о которых пойдет речь в данном контексте, обычно были быстровозводимыми сооружениями, на первом плане которых стояла военная цель; поэтому в данной статье они также называются «замками экспансии». Более поздние комтурские или ведомственные замки и поместные резиденции, которые служили для управления страной, не являются предметом этих рассуждений. Конечно, тот факт, что почти ничего не сохранилось от замков экспансии, которые в основном были построены из дерева, является проблематичным. Если место было сохранено, то почти все следы первого состояния постройки были уничтожены или скрыты более поздними постройками. Однако многие из этих сооружений были заброшены довольно скоро, некоторые просуществовали всего несколько лет, и их первоначальное местоположение сегодня уже невозможно определить с уверенностью. Археологические исследования этих ранних замков все еще находятся в зачаточном состоянии. В тоже время на территории Польши сегодня уделяется большое внимание раскопкам и исследованию несохранившихся замков (Wasik B. The beginnings of castles in the Teutonic Knights‘ state in Prussia и другие работы автора). Поэтому нижеследующие замечания основаны исключительно на хрониках. В частности, используются четыре хроники. Что касается завоевания Ливонии, то это хроника Генриха Латвийского [2] (Heinrich von Lettland, Chronicon Livoniae/Livländische Chronik — Ausgewählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters, Band 24, Darmstadt, 1959 — здесь и далее цитируется как CL), которая содержит события периода между 1184 и 1273 годами. Завоевание Пруссии Тевтонским орденом описано Петром фон Дусбургом [3] в его «Хронике земли Прусской» (Peter von Dusburg, Chronik des Preußenlandes/Chronica terre Prussie — Ausgewählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters, Band 25, Darmstadt 1984; — здесь и далее цитируется как CTP), которая оканчивается 1304 годом. Там же сообщается о начале Литовских войн. Последние находятся в центре рифмованной хроники орденского герольда Виганда Марбургского [4] (Scriptores rerum Prussicarum/Die Geschichtsquellen der preußischen Vorzeit, vol. 2, Leipzig 1863, pp. 453-662; — здесь и далее цитируется как SRP II), которая охватывает период между 1293 и 1394 годами. Наконец, «Хроника Пруссии» Иоганна фон Посильге [5] (Scriptores rerum Prussicarum/Die Geschichtsquellen der preußischen Vorzeit, vol. 3, Leipzig 1866, pp. 79-388; — далее цитируется как SRP III) охватывает период между 1360 и 1419 годами и, таким образом, позднюю фазу Литовских войн. Ценность упомянутых хроник заключается в том, что они были написаны близко ко времени происходящих в них событий; для последних 20-25 лет отчетного периода летописцы часто сами были очевидцами описываемых событий или брали их из сообщений людей, непосредственно участвовавших в них. Поэтому сформулированные там утверждения о назначении и функционировании замков являются подлинными свидетельствами того времени; они отражают мышление и мотивы людей того времени. Однако подробная информация об архитектурном проектировании и строительстве редко встречается в этих источниках. Только в случае с последними замками, построенными в связи с литовскими походами, ситуация с источниками лучше, так как помимо летописей есть и некоторые бухгалтерские свидетельства.
Замки как отправная точка крестовых походов
Для организации крестового похода было необходимо, чтобы завоеватель мог начать атаку на вражескую территорию из укрепленного места, где он собирал свои силы и готовил военные действия. В Ливонии немецкие крестоносцы сначала заняли территорию вокруг устья Двины, где в качестве укрепленных пунктов выступали замки Икскюль (1185) и Гольм (1186), а также укрепленный город Рига, основанный в 1201 году. Следует отметить, что христианизация в ранние годы еще не проходила в рамках крестовых походов. Епископ Мейнхард фон Зегеберг [6] изначально стремился к мирной миссии, а упомянутые замки служили в основном для защиты новообращенных ливонцев. Однако жестокие конфликты с враждебно настроенным к христианству местным населением региона вскоре привели к переходу к «миссии меча» через крестовые походы. Укрепления в районе устья Двины стали отправной точкой для дальнейшего расширения.
Замки в нижнем течении реки Неман. Треугольниками обозначены литовские замки, квадратами — орденские.
Пётр фон Дусбург описывает отправную точку в начале кампаний Тевтонского ордена против пруссов в 1230/1231 годах следующим образом: прежде чем первая делегация рыцарей Ордена прибыла в Кульм в 1230 году по просьбе мазовецкого князя Конрада, последний должен был предоставить Ордену замок в качестве первой базы. Это был замок Фогельзанг на польской стороне Вислы напротив Торна (CTP, S. 90-93). Когда вскоре после этого первая армия крестоносцев пришла на Вислу, чтобы напасть на Пруссию, они сначала встретились в замке Фогельзанг, а затем построили второе укрепление, замок Нессау, немного ниже по течению (CTP, S. 94 f). Первоначально это была мера по защите границы от прусских вторжений. Пётр фон Дусбург сообщает в этой связи, что когда пруссы в следующий раз напали на польскую сторону, они удивились, почему их вдруг преследует так много рыцарей Ордена: «И когда братья жили в этом замке, пруссы враждебно вторглись в Польшу и, когда они увидели, что вооруженные братья преследуют их, то чрезвычайно удивились тому, откуда они и зачем пришли» (CTP, S. 95). Видимо, они еще не заметили строительства нового замка и теперь впервые ощутили на себе последствия этой меры. С этих двух баз крестоносцы в 1231 году отправились на противоположный берег Вислы и начали первую военную кампанию против пруссов (CTP, p. 96 f).
Центральным местом встречи участников «прусских походов» против Литвы в XIV веке, прибывших со всей Европы, был Кёнигсберг. Самой важной укрепленной базой перед переходом на вражескую территорию обычно был комтурский замок Рагнит, расположенный на реке Мемель. На пути от Кёнигсберга до границы находился ряд замков, которые служили перевалочными пунктами и станциями снабжения крестоносцев. Без такой сети замков ежегодные военные кампании были бы невозможны.
Более подробно обо всех аспектах литовских походов XIV века сказано в труде Вернера Паравичини (Werner Paravicini, Die Preußenreisen des europäischen Adels, Tl. 1, Sigmaringen 1989, Tl. 2, Sigmaringen 1995). — А.К.
Строительство замков во время крестовых походов
Описания военных кампаний в хрониках показывают две основные закономерности, которые постоянно повторяются. Это относится как к вторжениям христианских армий в балтийский регион, так и к контрнаступлениям местных племён на территории орденов и епископов. С одной стороны, проводились «опустошительные рейды», в ходе которых населенные пункты (в основном деревни) подвергались нападениям и разграблению. Обычно нападавшие убивали мужчин, забирали женщин, детей и скот в качестве военной добычи. Другая процедура заключалась в осаде вражеских крепостей и строительстве рыцарями новых крепостей на территории противника. Тесная связь между походами и строительством или разрушением замков неоднократно подчеркивается в хронике Петра фон Дусбурга. Каждый раз, когда армия крестоносцев продвигалась на территорию пруссов, сразу же строился один или несколько замков. Это началось уже с первых военных действий. Когда в 1231 году Тевтонский орден впервые переправился через Вислу, на противоположном берегу в Торне был построен первый замок: «и силой войска его прошел через Вислу в землю Кульмскую и на берегу, в нижнем течении реки, построил в 1231 году замок Торн» (CTP, S. 96 f).
С самого начала завоевания Орденом Пруссии все укрепления и форпосты, как с одной, так и с другой стороны, были деревянно-земляными постройками. Так первый орденский форпост на Кульмской земле был деревянным, а по легенде ещё и построен на огромном дубе: «и построили на берегу Вислы на одном богатом листвой дубе укрепление, окружили его рвом» (Die aeltere Chronik von Oliva) — А.К.
Сообщения о строительстве замков также часто становятся предметом интереса в рассказах о Литовских войнах. Мемель, как пограничная река между Пруссией и Литвой, вызывала особенно жаркие споры и была предопределена для строительства замков. Очень интересным примером является история строительства замка Готтесвердер в 1369 году (SRP 2, SS. 560-562). Для того чтобы построить новое укрепление на Мемеле, Верховный магистр приказал подготовить строительные материалы и погрузить их на корабли, которые были отправлены в запланированное место. Орден последовал туда с армией гостей-крестоносцев, когда выяснилось, что литовцы тоже хотят построить замок неподалеку и уже начали строительные работы. Вражеская строительная площадка была немедленно атакована, строящийся замок разрушен, а захваченные строительные материалы доставлены на собственную строительную площадку замка Готтесвердер. После того, как через несколько недель строительство замка было завершено, в нем разместились 20 рыцарей ордена, 40 воинов и несколько арбалетчиков, а также большие запасы продовольствия. Тем временем великий князь Кейстут обратился к магистру, что Орден строит замок на территории Литвы — это была недвусмысленная провокация. Магистр ответил, что в этом и заключается цель этой меры, и если литовскому князю это не нравится, то он должен прийти туда, Орден будет ждать его. Однако литовцы не торопились, пока военные гости Ордена не покинули страну, и готовились к большой осаде. Летом они с большой армией и военными машинами (осадными башнями) выступили в поход на Готтесвердер и начали длительную осаду. Когда через пять недель силы защитников были истощены, они сдались. Великий князь приказал своим людям занять замок и вернулся с пленными рыцарями ордена. Тем временем орденский маршал отправился с армией на помощь, но слишком поздно прибыл в Готтесвердер, который теперь находился в руках литовцев. Однако, поскольку литовский князь слишком слабо оснастил гарнизон замка, Ордену удалось захватить Готтесвердер после непродолжительной осады. Маршал приказал не убивать гарнизон, а взять его в плен, чтобы обменять на людей Ордена, захваченных в Литве. После того, как переговоры об обмене пленными вначале провалились, маршал предпринял еще одно вторжение в Литву, чтобы оказать давление на великого князя. Прихватив припасы из замка Байербург маршал с войском двинулся на осаду Ковно. Когда войска Ордена подожгли часть укреплений, подошедший великий князь отправил гонца к маршалу с просьбой пощадить гарнизон. Орден проигнорировал просьбу и приказал сжечь весь замок, включая гарнизон, убив 109 литовцев. После этой демонстрации силы великий князь согласился возобновить переговоры об обмене пленными, что в итоге и было сделано.
Одним из расширений Ордена в Литве, построенных с большими затратами, был Мариенвердер, кирпичное укрепление на острове в Мемеле у Ковно, построенное всего за четыре недели в 1383 году (SRP 2, SS. 626-631). В этот период Тевтонский орден вступил в союз с литовским князем Витовтом [7], который в то время противостоял своему двоюродному брату Ягайле [8]. Имея сильный замок у литовской столицы, Витовт должен был укрепиться в борьбе за власть со своим кузеном, в то же время Орден получал выгодную в военном отношении базу на вражеской территории. Большое количество строительных материалов и рабочих было доставлено с помощью многочисленных кораблей. В то же время орден вторгся в страну в нескольких местах с большой армией крестоносцев, поддержанной литовскими контингентами Витовта, тем самым не давая возможности Ягайле сконцентрировать свои силы на обороне замкового сооружения перед его столицей. Однако уже в следующем году политическая ситуация коренным образом изменилась. После тайного примирения Ягайлы и Витовта последний изменил Тевтонскому ордену и устроил набег на замки, построенные в Литве. Сильный Мариенвердер безостановочно был атакован большой армией, с помощью многочисленных осадных машин. Для того, чтобы Орден не смог отправить помощь и припасы в замок по воде, Мемель был перегорожен заграждениями. После нескольких недель ожесточенного сопротивления защитники, наконец, были вынуждены сдаться. Мариенвердер, замок экспансии, построенный с огромными затратами, был снова разрушен в первый же год своего существования. Последний известный нам замок Тевтонского ордена был построен в 1405 году на земле жемайтов и назывался Кёнигсбург. Согласно хронике Иоганна фон Посильге (и его продолжателя), Тевтонский орден и великий князь литовский Витовт предприняли совместную кампанию против «непокорных» жемайтов и построили Кёнигсбург всего за восемь дней (SRP 3, S. 278). Поскольку решение о строительстве этого замка, очевидно, было принято в кратчайшие сроки, ни строительные материалы, ни рабочие не были взяты с собой. Поэтому все воины должны были работать день и ночь, чтобы построить укрепление. Так как лопат и других инструментов не было, для рытья рвов и возведения валов пришлось использовать боевые щиты. После завершения строительства укрепление было укомплектовано 60 прусскими последователями ордена и 400 воинами великого князя. Быстрое строительство было необходимо, так как ожидалось скорое нападение жемайтов, которое действительно произошло. Осада была успешно отбита, причем защитники использовали огнестрельное оружие и арбалеты. Позже Тевтонский орден снабжал замок продовольствием и по этому случаю направил туда, в качестве нового гарнизона, 60 рыцарей, многочисленных витингов [9] и капеллана. Отчет летописца дополняется записями в книге Мариенбургского казначея, в котором зафиксированы расходы на снабжение Кёнигсбурга (МТВ, SS. 360, 363 f., 369, 378, 385, 395 f.). Орден так дорого заплатил за его расширение и снабжение, потому что в будущем он должен был стать административным центром фогтства Жемайтия.
Согласно исследованиям профессора Вернера Паравичини за период с 1305 по 1409 год Орден провёл 299 различных военных походов-райзов в Литву. В этот период было осуществлено:
— 38 строительных походов,
— 35 осадных походов.
Порой в один год осуществлялось сразу два похода — весной строительный, зимой осадный. Например в 1367 году весной был совершён поход с целью закладки замка Мариенбург на Мемеле, а осенью того же года — поход с целью осады Ковно и Велуна. — А.К.
Во многих крестовых походах в Пруссию, Ливонию и Литву корабли были самым важным средством передвижения. Многие замки экспансии были построены на речных островах, на берегах рек или на морском побережье. Воинов, оружие, строительные материалы и продовольствие можно было гораздо быстрее и безопаснее доставить по воде, чем по суше. Летописцы часто сообщают об использовании военных кораблей или судов снабжения при проведении кампаний. Пётр фон Дусбург, например, пишет об основании Мариенвердера: «магистр и братья, приготовив то, что требуется для сооружения замков, незаметно переправились на остров у Квидина … и там в год от Рождества Христова 1233 воздвигли на одном холме замок, назвав его Мариенвердером» (CTP, S. 111.). Маркграф Мейсенский отправился в Пруссию в качестве крестоносца в 1234 году и подарил два корабля с названиями «Пилигрим» и «Фридланд». С помощью этих кораблей были построены два замка — Эльбинг и Бальга, а также в течение многих лет они патрулировали залив Фришес, охраняя побережье и замки от нападений (CTP, SS. 116-119.). Особенно большое количество кораблей было использовано при строительстве замка Христмемель в 1313 году на литовском берегу Мемеля. Пётр фон Дусбург сообщает об этом так: «Там собралось такое множество судов, что из них получился мост через Мемель, по которому любой мог спокойно перейти на берег язычников; этому мосту литвины дивились больше, чем всем деяниям христиан, которые они видели в своей жизни» (CTP, SS. 425, 427.). И далее сообщает о кораблекрушении: «Да не умолчим и о том, что по воле Божией многие суда братьев, снаряженные провизией и прочим, необходимым для строительства замков, потерпели кораблекрушение, а четыре брата и 400 человек утонули» (CTP, S. 427.).
Укрепление и оборона замков после ухода крестоносных армий
Замки экспансии на вражеской территории должны были быть сооружены в течение очень короткого времени, обычно нескольких недель, чтобы они были функциональны и могли удерживаться относительно небольшим гарнизоном после ухода войска крестоносцев. Целью таких укреплений было, с одной стороны, служить ядром длительного господства в завоеванном регионе, из которого впоследствии могло происходить развитие страны. Однако, особенно в литовских кампаниях, замки обычно использовались только для охраны завоеванной территории до тех пор, пока в следующей кампании не удавалось отвоевать новые территории. До тех пор, пока в окрестностях укреплений не было поселений, снабжение замков продовольствием было центральной проблемой такой замковой политики. Кроме того, в случае вражеской осады, чтобы замок не был потерян через некоторое время, необходимо было обеспечить быстрое подкрепление и контратаку. О таких потерях часто сообщается в хрониках; иногда замки экспансии приходилось оставлять и отвоевывать несколько раз. Два прусских восстания (1242-1249, 1260-1283) являются примерами того, насколько решающим для существования этих укреплений был вопрос снабжения. На первом этапе этого конфликта Тевтонский орден не смог снабдить свои замки, разбросанные по всей стране, поэтому почти все укрепления пришлось оставить, а страну завоевать заново. Особая проблема возникла с самыми первыми миссионерскими замками в Ливонии, поскольку епископ Риги, как главный организатор крестовых походов, не мог рассчитывать на поддержку рыцарского ордена. Лишь в 1202 году епископ Альберт основал Орден братьев меча, но прошло немало времени, прежде чем появилось большее число рыцарей. Это означало, что для защиты ранних замков в Ливонии можно было использовать лишь несколько немецких рыцарей и лучников. Большую часть гарнизона пришлось набирать из числа коренного населения (ливов, латышей, земгалов), принявшего христианство. Это было проблемой миссии, потому что многие из крещеных прибалтов отпали от веры. Поэтому существовала опасность, что местные защитники епископского замка перейдут на сторону нападавших во время осады. Генрих Латвийский несколько раз описывал подобные трудности при обороне первых христианских замков. Особенно подробен его отчет о ситуации в 1206 году (CL, S. 60–63.). После того как епископ Альберт отплыл в Германию, как он делал это каждый год, чтобы набрать там новых крестоносцев, осталось лишь несколько немецких защитников, чтобы защитить два замка Икскюль и Гольм, а также город Ригу. Это всегда было благоприятным временем для восстаний автохтонного населения. В 1206 году часть ливов вступила в союз с русским князем из Полоцка [предположительно князь Владимир (ок. 1184 — 1216), точных сведений нет. — А.К.], чтобы изгнать немцев из устья Двины. Объединенная армия сначала двинулась к Икскюлю, но была немедленно обстреляна арбалетчиками. Это свидетельствует о том, что замок защищал немецкий гарнизон, поскольку в то время только христианские завоеватели имели в своем распоряжении это оружие. Поэтому они решили отказаться от осады и отправились в замок Гольм. В городе было всего несколько немецких защитников; большинство гарнизона состояло из крещёных ливов, большая часть которых бежала при виде приближающихся врагов. Нападавшие намеревались поджечь укрепление, навалив на частокол большую кучу дров. При попытке поднести дрова близко к замку многие из осаждавших были убиты арбалетчиками.
Осада замка Ковно в 1362 году. Рисунок Вилюса Петраускаса.
Немецкие стрелки вели своего рода войну на два фронта, поскольку опасались своих ливонских помощников, так как те могли совершить предательство и вступить в союз со своими собратьями по племени. Поэтому двадцать немецких защитников день и ночь несли вахту на крепостных стенах. Они открыли огонь по нападавшим снаружи и с подозрением наблюдали за своими «союзниками» внутри замка. После одиннадцати дней осады нападавшие увидели на горизонте корабли и испугались, что епископ Альберт вернулся с новыми крестоносцами. Поэтому полоцкий князь снял осаду и вернулся в свои земли.
Конструкция и материалы замков, построенных во время крестовых походов
Летописцы дают лишь несколько конкретных указаний о конструкции и форме замков. Лишь небольшая часть зданий, возможно, возводилась из камня. В том числе и первое укрепление, построенное христианскими завоевателями в Ливонии — замок Икскюль. В 1185 году епископ Майнхард послал каменщиков с острова Готланд для его строительства (CL, S. 4 f.). Камень также использовался в качестве строительного материала для городских укреплений Риги. В 1207 году стена была построена настолько высокой, что «с тех пор набеги язычников стали не страшны» (CL, S. 69.). Поскольку в то время у балтийских племен не было современных осадных технологий, высокая каменная стена с арбалетчиками, стоящими на страже на ее подступах, считалась непреодолимой. Однако большинство быстро возводимых замков экспансии, вероятно, представляли собой деревянные земляные сооружения, окруженные снаружи рвами и, возможно, укрепленные отдельными башнями (CTP, S. 248 f., 278 f.). Попытки поджечь такие замки, которые неоднократно описывались, по крайней мере, косвенно подтверждают, что это были деревянные сооружения. Замки экспансии, построенные Тевтонским орденом в Пруссии и Литве, также первоначально были в основном деревянными. Об этом говорит и короткий срок строительства — иногда всего несколько недель. Еще один аргумент — частые упоминания о доставке строительных материалов военными кораблями. Пётр фон Дусбург, например, сообщает о военном походе ордена в земли Погезании в 1237 году, во время которого использовались два корабля — «возглавляя те корабли со всем необходимым для строительства» (CTP, S. 118 f.), — это были уже упоминавшиеся корабли «Пилигрим» и «Фридланд». Грузом могли быть инструменты (топоры, лопаты, кирки и т.д.), сборные балки, железные детали и т.п. Было бы довольно неправдоподобно предполагать, что корабли были загружены камнями, потому что двух кораблей вряд ли хватило бы для строительства целого замка. В некоторых случаях, однако, действительно строились каменные замки, строительный материал для которых доставлялся на кораблях. В их числе строительство замка Мариенвердер (1384) на острове в Мемеле у Ковно, описанное выше, для которого кирпичи, раствор и все другие необходимые материалы перевозились на многочисленных кораблях. Считается, что здание, оснащенное стенами высотой около 17 м и толщиной почти 3 м, можно было оборонять в течение четырех недель.
Техника осады и обороны и передача технологий во время крестовых походов
Христианские завоеватели привнесли в ливонские и прусские земли новые военные технологии, которые давали им явные преимущества перед местными защитниками на ранних этапах крестовых походов и, возможно, внесли решающий вклад в их военный успех. В строительстве замков уже упоминалось об использовании камня, который был неизвестен балтам и пруссам в качестве строительного материала. Массивные укрепления были гораздо более устойчивы, перед традиционными методами осады, применявшимся там. Нападавшие старались повредить вражеский замок, выдернув отдельные брёвна из частокола или пытались поджечь их снаружи, чтобы после этого проникнуть внутрь укрепления. Однако оба метода были неэффективны против каменных стен. Об этом рассказывает Генрих Латвийский в начале своей хроники, когда говорит об осаде только что построенного замка в Икскюле при епископе Мейнхарде: «В это время соседние язычники семигаллы, услышав о постройке из камня и не зная, что камни скрепляются цементом, пришли с большими корабельными канатами, чтобы, как они думали в своем глупом расчете, стащить замок в Двину. Перераненные стрелками они отступили с уроном» (CL, S. 5.). Высокая каменная стена стала почти непреодолимым препятствием для осаждающих в Ливонии в период около 1200 года, поскольку у них еще не было осадных башен. Однако, поскольку большинство христианских замков изначально были деревянными сооружениями, попытка поджечь их оставалась обычной осадной практикой. Однако технологическое преимущество немецких крестоносцев продержалось недолго. Через некоторое время пруссы, литовцы и русские начали копировать оружие или осадное оборудование и использовать его против христианских завоевателей. Генрих Латвийский сообщает о ранней, хотя и неудачной попытке передачи технологий на примере рогатки, предпринятой русским князем Владимиром Полоцким во время осады замка Гольм в 1206 году: «Устроили русские и небольшую метательную машину, по образцу тевтонских, но, не зная искусства метать камни, ранили многих у себя, попадая в тыл» (CL, S. 61.).
Остатки замка Гольм
В конце XIII — начале XIV веков технологическая разница, вероятно, была незначительной. В своем рассказе о втором прусском восстании, вспыхнувшем в 1261 году, Пётр фон Дусбург несколько раз упоминает, что повстанцы использовали современное военное снаряжение при осаде орденских или епископских замков. Например, три осадные машины были использованы при атаке на замок Хайльсберг (CTP, S. 214 f.). Он сообщает нечто подобное о замке Визенбург: «Этот замок Висенбург осаждался пруссами почти три года, и поставили они три камнемёта, которыми ежедневно штурмовали замок. Наконец братья, быстро похитив один из них, доставили в замок и долго им оборонялись» (CTP, S. 235.). Эти три боевые машины также упоминаются при осаде замков Кройцбург, Бартенштайн и Велау (CTP, S. 236-241). В данном случае арсенал оружия пруссов был оснащен лучше, чем у рыцарей Ордена. Рассказы о битвах за замки, построенные Тевтонским орденом в Литве, также показывают, что литовцы использовали весь арсенал современной осадной техники — боевые машины/камнемёты, осадные башни.
Роль замков в христианизации и заселении страны
Замки были не только центральным элементом в ведении крестовых походов и обеспечении военной безопасности завоеванных земель, они также стали важнейшей основой для распространения христианской веры и заселения земель колонистами. Связь между строительством замков и распространением христианства прямо подчеркивается Петром фон Дусбургом в одном из отрывков его хроники. Он сообщает о многочисленных замках, которые Орден и его феодалы построили во время покорения прусских племен вармов, натангов и бартов, и завершает эту главу словами: «С тех пор стали христиане в земле Прусской множиться, а божественное вероучение распространяться в похвалу и славу Иисуса Христа» (CTP, S. 129.).
Укрепления в устье Западной Двины, начало XIII века.
Когда в 1259 году прусская и ливонская ветви Тевтонского ордена совместно построили замок в земле Каршауэн, летописец отметил, что это было «крайне необходимо для упрочения веры христианской»(CTP, S. 203.). По словам Петра фон Дусбурга, строительство замка Христмемель на границе с Литвой (1313 год) также сделано было «ради расширения пределов христианских»(CTP, S. 425.). Сакральный аспект замков можно увидеть и в том, что завершение строительства укрепления отмечалось религиозным актом освящения и праздничной службой. Пётр фон Дусбург описывает это, например, для замка Христмемель (1313 г.): «Когда строительство закончилось, клирики в сопровождении народа в торжественной процессии понесли мощи в церковь, торжественно отслужив там мессу» (CTP, S. 427.). Во время освящения замка Вартенбург, построенного епископом эрмландским в 1325 году, сообщается о знамении от Бога: «когда этот замок был завершен и торжественно отслужена месса о Духе Святом, у Евангелия показалась совсем белая домашняя голубка» (CTP, S. 465.). Еще одним указанием на священный характер замков, построенных в связи с крестовыми походами, являются рассказы хроник об особенно благочестивых монахах, живших в них (CTP, SS. 122-125). Эпизод, рассказанный о Бальге, является программным для строгой религиозной дисциплины в орденских замках. После того как замок был построен, самбы отправили туда одного из своих старейшин, чтобы узнать, как живут рыцари ордена. Они охотно приняли прусса и показали ему весь замок и свой образ жизни. После этого гость, впечатлённый набожностью рыцарей, вернулся в свое племя и рассказал об увиденном: «Они еженощно встают с ложа своего и сходятся в молельне, и много раз днем, и выражают почтение Богу своему, чего мы не делаем. Вот почему в войне они, безо всякого сомнения, одолеют нас» (CTP, SS. 189, 191.). Это, безусловно, была вымышленная история, замысел которой ясен. Летописец показывает, что оборонительная мощь замков была обусловлена не только их строительством, но и верой, решимостью и благочестием их жителей. Пётр фон Дусбург также сообщает о ряде явлений святых в замках (CTP, SS. 188 f.). Среди них история рыцаря из замка Реден, который хотел покинуть орден, потому что он казался ему недостаточно строгим. После этого во сне ему явились святые Бернард, Доминик, Франциск и Августин, и, наконец, Дева Мария в сопровождении братьев Тевтонского ордена. «И, откинув плащи каждого из братьев, она показала ему раны и удары, которыми они были убиты неверными за веру, и сказала: «И, снимая плащи с каждого из братьев, она показала раны, которые были нанесены язычниками и от которых они погибли ради защиты веры, и сказала: «Разве не кажется тебе, что эти братья твои претерпели нечто во имя Иисуса Христа?» И с этими словами видение исчезло» (CTP, S. 115.). После этого сна рыцарь, естественно, остался в Ордене и раскаялся в своих прежних сомнениях относительно его миссии.
Резюме
Если следовать высказываниям хронистов, то можно сделать следующие выводы о функции замков в связи с крестовыми походами. Строительство замков было одним из центральных элементов крестового похода. Они формировали исходную точку, создавались как перевалочные пункты и часто были основными и конечными пунктами военных действий. После ухода войска крестоносцев новые замки, которые занимало относительно небольшое количество людей, должны были охранять завоеванную территорию. Для этого необходимо было обеспечить постоянное снабжение укреплений провизией и оружием. Строительство замков было призвано заставить местное население принять христианское правление. В некоторых случаях, однако, они также служили для защиты новообращенных жителей от набегов нехристианских племен и были необходимым условием для воли местного населения к обращению. Часто замок становился ядром для заселения региона христианскими колонистами, так что рядом с ним основывался город или деревня. О центральной роли строительства замков в крестовых походах говорит и тот факт, что оборонительные меры балтийских племен против христианских завоевателей, наиболее часто упоминаемые в хрониках, заключались в осаде вновь построенных вражеских замков и строительстве собственных (контр-) замков. В целом, строительство замков в рамках крестовых походов было обусловлено в основном военно-стратегическими и практическими причинами. Они позволили расширить и закрепить власть и стали предпосылкой для христианизации и расширения земель на завоеванных территориях. Особая символическая функция архитектуры замков экспансии не может быть выявлена из описаний хронистов.
Примечания:
1. Битва при Сауле — крупное сражение войск Ордена меченосцев и их союзников против жемайтов и земгалов. Битва произошла 22 сентября 1236 года и описывается в Ливонской рифмованной хронике.
2. Генрих Латвийский (лат. Henricus de Lettis, нем. Heinrich von Lettland; родился не ранее 1187 недалеко от Магдебурга, умер после 1259) — немецкий католический священнослужитель и летописец, автор «Хроники Ливонии».
3. Пётр из Дусбурга (нем. Peter von Duisburg или Peter von Dusburg, встречается также: Пётр Дуйсбургский) — брат-священник Тевтонского ордена XIV века, создавший в 1326 году «Chronicon terrae Prussiae» («Хронику земли Прусской») на латинском языке.
4. Виганд Марбургский (нем. Wigand von Marburg, лат. Wigandus Marburgensis; около 1365 — 1409) — немецкий хронист и герольд Тевтонского ордена. Автор «Новой Прусской хроники», изначально написанной рифмованной прозой на средневерхненемецком языке, но полностью сохранившейся только в латинском переводе XV века.
5. Иоганн фон Посильге, известный также под именем Иоганна Линденблата (нем. Johann von Posilge, лат. Iohannes de Posilge; около 1340 — 14 или 19 июня 1405) — немецкий хронист и священник, судебный викарий епископа Помезании, автор «Хроники земли Прусской».
6. Мейнхард фон Зегеберг (1127—1196), известный также как Святой Мейнард, — первый известный католический миссионер в Ливонии, первый епископ Икскюльский, каноник немецкого ордена Святого Августина из монастыря города Зегеберга в Гольштейне.
7. Витовт (польск. Witold, в крещении — Александр; около 1350 — 27 октября 1430) — великий князь литовский с 1392 года. Сын Кейстута, племянник Ольгерда и двоюродный брат Ягайло. Князь гродненский в 1370—1382 годах, луцкий в 1387—1389 годах, трокский в 1382—1413 годах. Один из наиболее известных правителей Великого княжества Литовского, ещё при жизни прозванный Великим.
8. Ягайло (лит. Jogaila; ок. 1350-е /1362, Вильна (предположительно) — 1 июня 1434, Городок, Русское воеводство) — князь витебский, великий князь литовский в 1377—1381 и 1382—1392 годах, король польский с 1386 года под именем Владислав II Ягелло. Внук Гедимина, сын великого князя литовского Ольгерда и тверской княжны Иулиании. Родоначальник династии Ягеллонов.
9. Витинги — представители старой прусской элиты, имевшие родовые владения и перешедшие на службу к Ордену.
Источники и литература:
Chronicon Livoniae (Livländische Chronik) Heinrich von Lettland // Ausgewählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters, Band 24, Darmstadt, 1959.
Chronik des Preußenlandes (Chronica terre Prussie) Peter von Dusburg // Ausgewählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters, Band 25, Darmstadt, 1984.
Das Marienburger Tresslerbuch der Jahre 1399–1409. Hrsg. Erich Joachim. Königsberg, 1896.
Scriptores Rerum Prussicarum. Die Geschichtsquellen der Preussischen Vorzeit bis zum Untergange der Ordensherrschaft. Erster Band. Hrsg. Theodor Hirsch, Max Töppen, Ernst Strehlke. Leipzig: Verlag von S. Hirzel, 1861.
Scriptores Rerum Prussicarum. Die Geschichtsquellen der Preussischen Vorzeit bis zum Untergange der Ordensherrschaft. Zweiter Band. Hrsg. Theodor Hirsch, Max Töppen, Ernst Strehlke. Leipzig: Verlag von S. Hirzel, 1863.
Scriptores Rerum Prussicarum. Die Geschichtsquellen der Preussischen Vorzeit bis zum Untergange der Ordensherrschaft. Dritter Band. Hrsg. Theodor Hirsch, Max Töppen, Ernst Strehlke. Leipzig: Verlag von S. Hirzel, 1866.
Paravicini W. Die Preußenreisen des europäischen Adels. Teil 1. Sigmaringen: Jan Thorbecke Verlag, 1989.
Paravicini W. Die Preußenreisen des europäischen Adels. Teil 2. Band 1. Sigmaringen: Jan Thorbecke Verlag, 1995.
Voigt J. Geschichte Preußens, von den ältesten Zeiten bis zum Untergange der Herrschaft des Deutschen Ordens. Band 5: Die Zeit vom Hochmeister Ludolf König von Weizau 1342 bis zum Tode des Hochmeisters Konrad von Wallenrod. Königsberg, 1832.
Voigt J. Geschichte Preußens, von den ältesten Zeiten bis zum Untergange der Herrschaft des Deutschen Ordens. Band 6: Die Zeit des Hochmeisters Konrad von Jungingen, von 1393 bis 1407. Verfassung des Ordens und des Landes. Königsberg, 1834.
Wasik B. The beginnings of castles in the Teutonic Knights‘ state in Prussia // Castellologica Bohemica 2018, S. 167–190.
Представляем перевод статьи польского историка Рафала Кубицкого «Ветряные мельницы в пределах государства Тевтонского ордена в Пруссии в XIV и первой половине XV веков» (Windmills in the dominion of the Teutonic Order in Prussia in the 14th and the first half of the 15th centuries).
______________________
Одним из важных изменений, произошедших в средние века в организации и функционировании деревенских общин, а также в городском ремесле, стала популяризация водяных машин. Сюда, прежде всего, вошла водяная мельница, используемая не только для измельчения зерна и солода, сырья, необходимого для приготовления основных продуктов, таких как хлеб и пиво, но и для привода таких машин, как лесопильные, шлифовальные, кузнечные, валяльные мельницы. Сами устройства, приводимые в движение водой, были известны еще с древних времен, но их широкое применение началось в Средневековье.
Развитие произошло и в отношении средневекового использования ветряных мельниц, работающих на энергии ветра, что также было известно и раньше. Хотя их функция была лишь дополнением к существующей сети водяных мельниц, в регионах, где местные условия затрудняли или вообще делали невозможным использование водной энергии. Этот момент присутствовал и в позднем средневековье, во времена господства Тевтонского ордена в Пруссии. Мы попытаемся определить характерные элементы локального характера этого явления, правовые и экономические рамки, в которых действовали владельцы и пользователи ветряных мельниц. К сожалению, в связи с состоянием сохранности и характером источников, находящихся в нашем распоряжении, это описание будет, пожалуй, далеко не полным.
Расположение ветряных мельниц во владениях Тевтонского ордена в Пруссии
В качестве введения следует отметить особые обстоятельства развития мельниц в государстве Тевтонского ордена в Пруссии. Орден, осуществляя свое право на воду, в принудительном порядке ввел в действие правовую ситуацию, при которой для постройки водяных мельниц всякий раз требовалось его согласие. Эти правила применялись также в отношении возведения и использования ветряных мельниц. На практике это право осуществлялось как самим Тевтонским орденом, так и прусскими епископами, имеющими власть на своей территории (епископства Кульмское, Помезанское, Эрмландское и Замландское), а также соборными капитулами. Ветряная мельница могла быть построена только с их разрешения, с указанием не только годового отчисление за нее компетентным должностным лицам, представляющим власть ордена, епископа или капитула, но и ее точное местонахождение. Указанные положения, а также ряд других, были зафиксированы в привилегиях на мельницу, выданных для удостоверения права, или в договорах купли-продажи ветряной мельницы. Разумеется, решение о строительстве ветряных мельниц, как и в случае водяных мельниц, было строго связано с обстоятельствами поселения, а значит, с наличием реальных потребностей, обеспечивающих экономическую рентабельность такого начинания. Выбор ветряной мельницы вместо водяной, как правило, был обусловлен местными гидрологическими условиями, препятствующими практическому использованию водной энергии.
Первое упоминание о применении ветряной мельницы в прусских владении Тевтонского ордена относится к концу XIII в. В 1299 г. епископ замландский Зигфрид издал учредительный документ для поселения вблизи своего замка Шёневик (Фишхаузен/Приморск), в котором упоминается право возвести ветряную мельницу (Urkundenbuch des Bisthums Samland, P.98). Еще одно упоминание о ветряной мельнице из этого района датируется 1337 годом. Именно тогда епископ замландский Иоганн передал мельнику по имени Хайнрих ветряную мельницу, расположенную на холме недалеко от города Шёневик/Фишхаузен. (UBS, P. 222–223) Позднее в разных частях владений Ордена были построены ветряные мельницы, но они были основой для работы зерноперерабатывающей промышленности только в местности, называемой Жулавы (Żuławy/Werder), охватывающей дельты Висла и Ногата, и входящей в состав комтурии Мариенбург. В то время как в комтурстве Шлохау (Члухов) и Кульмской земле было значительно меньше ветряных мельниц.
Водяные и ветряные мельницы на землях Тевтонского ордена по состоянию на 1454 год.
На примере Жулав, основной причиной строительства ветряных мельниц были местные гидрологические условия, не подходящие для строительства водяных мельниц. В то время как в других регионах ветряные мельницы служили дополнением к мощности существующих водяных мельниц, а также строились в тех случаях, когда строительство новых водяных мельниц было бы нерентабельным. Из-за затрат на строительство водяной мельницы ее будущая рентабельность может оказаться ниже, чем у ветряной мельницы, особенно если для местного производства зерна не требуется использование оборудования с высокой мощностью помола. В то же время следует подчеркнуть, что большинство грамот на строительство ветряных мельниц и вообще информация о таких мельницах в эксплуатации датируется второй половиной XIV и началом XV века, периодом, когда уже была сформирована сеть водяных мельниц в орденской Пруссии. В общем количестве мельниц в прусских орденских владениях ветряные мельницы составляли всего 7%, и, как уже было сказано, они были лишь дополнительным элементом сети водяных мельниц. Кроме того, следует помнить, что количество сохранившихся упоминаний о существовавших в то время ветряных мельницах было, вероятно, меньше, чем о водяных мельницах, которые были гораздо более прочными постройками, перестроенными на одном и том же месте в течение сотен лет. В общей сложности соотношение ветряной мельницы и водяной мельницы должно было быть не менее 1 к 12, а с учетом их перерабатывающих возможностей преимущество водяных мельниц было еще больше. По всем этим причинам, за исключением Жулав, ветряные мельницы рассматривались только как дополнение к сетям водяных мельниц, построенных и эксплуатируемых как стационарные механизмы.
Правила строительства и использования ветряных мельниц
К сожалению, сохранившиеся источники не позволяют точно реконструировать процесс производства ветряной мельницы. Это относится и к региону Жулавы, представляющему отдельный интерес. Первые упоминания об организованном мельничном хозяйстве на этой территории появились с масштабным заселением в первой половине XIV в. Известно, что Орден при заселении новых земель использовал систему резервирования подходящих мест для мельниц, указывая это отдельными пунктами в грамотах-привилегиях, выдаваемых при создании новых населённых пунктов. Они гарантировали, что исключительное право на строительство мельницы в пределах конкретного поселения будет принадлежать Ордену. В более позднее время, однако, в этих местах не было построено водяных мельниц, а были только ветряные мельницы. Аналогичным образом, как и в случае со строительством водяных мельниц, вопрос, имеющий решающее значение для их эффективной работы, заключался в выборе подходящего места. Важно было найти место с наилучшими условиями для ветра (потенциальная энергия ветра). Исследования Вольфганга Ла Баума показали, что с древнейших времен поселения в долине реки Висла были сосредоточены только в относительно сухих районах, лежащих выше уровня воды. После того, как Тевтонский орден завершил мелиорацию этой территории, они стали естественными возвышенностями, которые можно было использовать как места для строительства ветряных мельниц. В источниках, датированных началом XV в., упомянуты ветряные мельницы на большинстве таких возвышенностей, так как они были единственными в регионе, пригодными для их строительства (такие возвышенности были возле Tragheim (Трагамин), Pruppendorf (Крашево), Gnojau (Гноево), Gross Lassowitz (Ласовице-Вельке), Lindenau (Липинки), Klein Mausdorf (Мышевко), Jonasdorf (Янувки) и Schöneberg (Осташево); упоминания о ветряных мельницах нет только в окрестностях Мышевко и Осташево).
Ветряные мельницы на Жулавах в первой половине XV в.
В связи с этим на Жулавах были построены зерновые ветряные мельницы в местах, которые уже были исследованы и использовались ранее, особенно если для их строительства имелась соответствующая возвышенность. Данные о типах ветряных мельниц, существовавших в то время, отсутствуют. Наверное, это были шатровые и столбовые (козловые) мельницы.
Мужчина заносит мешок с зерном в козловую мельницу. Фрагмент иллюстрированного манускрипта. Между 1338 и 1344 г.г. Франция.
Старейшим изобразительным источником и свидетельством ветряных мельниц на Жулавах является картина в Артусхофе в Данциге, изображающая осаду Мариенбурга, написанная около 1480 года. В работе представлены три ветряные мельницы, две из которых (вероятно, шатрового типа) были расположены недалеко от Диршау (Тчев) и Нойтайх (Новы Став).
Осада Мариенбурга
Основную информацию о правовых обстоятельствах эксплуатации ветряных мельниц, и даже некоторые конструктивные детали этих построек, можно получить из содержания привилегий на мельничное дело, выдаваемых в связи с заключением договора между представителем власти и предпринимателем, строящим новый или эксплуатирующим существующую мельницу. Важнейшим вопросом было установить срок и суммы годовых платежей и других обязательств, которые должны быть выполнены арендатором. Арендная плата устанавливалась в виде зерна или денег. Ветряная мельница должна была ежегодно уплачивать чинш представителю местной власти (комтуру или фогту, епископу или капитулу). Такое зерно бралось в виде мельничных сборов, которые взимались с лиц, измельчающих зерно для собственных нужд. Согласно мельничному праву Тевтонского государства, за каждую помолотый шефель зерна мельник, работающий на водяной или ветряной мельнице, брал одну «меру» (лат. mensura, нем. Metze), которая равнялась 1/16 шеффеля (1 шеффель = около 55 литров), т.е. около 3,4 литра [1].
Чаще всего арендная плата за зерно составляла 3-4 ласта в год (1 ласт = 3300 литров), что равнялось 180-240 шеффелям (9900-13200 литров зерна). При особых обстоятельствах взималась как более низкая арендная плата (2 ласта в год), так и более высокая — до 7 ластов. Иногда арендная плата состояла не только из зерна, но и из определенной суммы денег. Разумеется, указанная сумма арендной платы (3-4 ласта пшена, или ржи, или ячменя в год) должна была соответствовать фактическим мельничным возможностям ветряных мельниц. В то время как средняя арендная плата от одной мельницы, выраженная в деньгах, составляла 4 прусских марки (одна прусская марка = около 180 граммов серебра).
Фрагмент картины «Осада Мариенбурга», на котором изображена ветряная мельница.
Примечательно, что в случае с ветряными мельницами арендная плата зерном была доминирующей. Из почти сорока ветряных мельниц с известными типами арендной платы 22 мельницы уплачивали аренду зерном, и только 12 — деньгами. Однако упоминания об арендной плате с ветряных мельниц относятся в основном к периоду, когда арендная плата зерном становилась все более распространенной и в отношении водяных мельниц. В документах, подтверждающих право на строительство и эксплуатацию мельницы, также указан срок внесения арендной платы, причитающейся с владельцев и арендаторов ветряных мельниц. В случае с ветряными мельницами часто применялось решение, предусматривающее разделение платежей на четыре части. Наряду с арендной платой администратор ветряной мельницы иногда был обязан предоставлять властям мельницу бесплатно. Так было, например, с ветряной мельницей недалеко от Кульмзее (Хелмжа), где в 1381 г. капитул продал часть ветряной мельницы Иоганну Кромеру и наложил на него обязанность по бесплатному помолу для капитула. (Urkundenbuch des Bisthums Culm, P.283) Аналогичным образом, ветряная мельница в Гросс Морин (Мужинно, 1404 г.) должна была бесплатно молоть для двора комтурии Нессау (Нешава), а две мельницы в Редене (Радзынь-Хелминьски, 1449 г.) — для местного комтура. Также известно, что в таком случае комтур должен был отправить своих помощников на ветряные мельницы. (GStA PK, XX. HA, OF 97, f. 209v) Помимо дополнительных обязательств такого рода, владелец ветряной мельницы мог также получать специальную поддержку в виде предписания конкретным деревням молоть зерно на его ветряной мельнице. Такие решения, хотя и редкие, применялись как Орденом (Никельсвальде/Микошево 1437 — мельница для деревень Микошево, Принцлав (Пшемыслав) и Пасеварк (Янтар) — GStA PK, OF 97, f. 50v), так и епископами (Вольфсдорф/Вилчково 1379 — обязательная мельница для жителей деревень Вилчково, Варлак (Ворлавки) и Петерсдорф (Пиотрово) — Codex diplomaticus Warmiensis oder Regesten und Urkunden zur Geschichte Ermlands, P.47; Вузлак/Возлавки 1380 — мельница для деревень Возлавки и Траутенау (Трутново) — Ibid, P.79).
Собственность владельца ветряной мельницы не ограничивалась мельницей. Иногда он имел собственные огороды, использовал пастбища, принадлежащие комтуру или близлежащей деревне.
Так по грамоте о продаже ветряной мельницы в Лихновы в 1420 году мельнику также предоставлялось право на огород. (Handfesten der Komturei Schlochau, P. 179-180)
По привилегии города Реден на 2 мельницы, одну напротив замка, вторую за городом, мельник имел право на выпас 2 лошадей, 12 голов крупного рогатого скота и 20 свиней на лугах, принадлежащих комтурству. (GStA PK, OF 97, f. 209v)
В привилегии от 1406 года владелец ветряной мельницы в Галльгарбене (Маршальское) получил право пользоваться пастбищами наравне с жителями деревни, также он обязан был платить пастухам. (GStA PK, XX. HA, Ostfoliant, No. 129, f. 229r)
Часто мельник имел право заготавливать древесину в лесах, принадлежащих Тевтонскому ордену или епископскому капитулу, для топлива, а также строительную древесину, используемую для ремонта ветряной мельницы. По этой причине были упомянуты различные виды древесины, используемой для изготовления приводного вала, тормозного колеса, строительной древесины для парусов и кровли (Рихнау/Рыхновы 1379 — HKS, P. 137–138, Лихтенау/Лихновы 1420 — HKS, P. 179-180, Микошево 1437 — GStA PK, OF 97, f. 50v–51r, Гросс Лассовитц/Ласовице Вельке 1440 — GStA PK, OF 97, f. 73v, Радзынь-Хелминьски 1449 — GStA PK, OF 97, f. 209v, Заальфельд/Залево 1451 — GStA PK, OF 100, f. 4r, Вайнсдорф/Добжики 1461 — GStA PK, OF 100, f. 4v). Во многих случаях существовали также особые правила получения и финансирования покупки железных деталей, используемых при строительстве ветряных мельниц. В случае ветряной мельницы, расположенной недалеко от Хелмжи, в 1381 г. было принято решение о том, что мельник должен самостоятельно приобрести так называемые «маленькие железные части» и оплатить треть поставки «больших железных частей». (UBC, P.283)
Кроме того, в случае с ветряной мельницей в Залево Тевтонский орден в документе от 1451 года постановил, что мельник должен был самостоятельно приобрести необходимые железные части для мельницы. (GStA PK, OF 100, f. 4r)
Аналогичное положение было в документе о привилегиях для мельницы в Добжиках от 1461 года, где мельник должен был сам искать большие и малые железные части. (GStA PK, OF 100, f. 4v)
В ряде нормативных актов упоминался также вопрос о получении жерновов. Покупатель двух ветряных мельниц в Ласовицах Вельких в 1440 году и мельники, эксплуатировавшие ветряные мельницы в Микошево (1437 — GStA PK, OF 97, f. 50v) и Раймерсвальде/Лешново (1441 — GStA PK, OF 97, f. 92v), должны были приобрести жернова самостоятельно. Из сохранившихся бухгалтерских книг ясно также, что жернова, предназначенные для ветряных мельниц, рассматривались как отдельная категория расходов. Жернова продавались представителями Тевтонского ордена, выступавшими в качестве торговых представителей мельников. Размеры и качество жерновов могли различаться, что можно предположить по цене, варьирующейся от 3 до 12 марок. Неясно, что послужило причиной такого разброса цен. Возможно, помимо размеров и качества, для жерновов могли быть задействованы особые правила, согласно которым Тевтонский орден брал на себя обязательство участвовать в некоторых расходах по содержанию выбранных ветряных мельниц. Сохранившиеся бухгалтерские книги упоминают, что в случае нескольких ветряных мельниц (Монтау/Монтовы, Петерсхаген/Желихово, Субкау/Субковы и Розенберг/Ружины) они меняли хозяев в промежутке 1404 — 1417 годах, т.е. на протяжении более десятка лет. К сожалению, нельзя с уверенностью утверждать, что один мельничный жернов использовался так долго. Это, однако, можно предположить по рентабельности. Покупка мельничного жернова должна была финансироваться за счет дохода, полученного от ветряной мельницы; например, оплата мельничного жернова в Желихово действительно должна была занять до 10 лет. Ежегодно мельница платила арендную плату в размере 4 марок, поэтому она должна была получать доход, обеспечивающий заработную плату мельнику и персоналу, необходимый ремонт и покупку мельничного жернова. Особенно важным является то, что покупная цена жерновов была одинаковой в приведенных случаях, и она возросла с 6 марок в 1404 г. до 10 марок в 1417 г. только в случае, когда мельник работал на мельнице возле орденского зернохранилища в Монтовы.
Кроме того, сохранившиеся счета показывают, что в 1396 году комтур Мариенбурга потратил целых 36 марок за одну пару жерновов, что было бы невероятно высокой ценой. (Die Reste des Marienburger Konventsbuches, P.70) Но, возможно, это просто ошибка в источнике.
В документах, регламентирующих отношения мельников с вышестоящими органами (Тевтонский орден, епископ), иногда указывались также факты оказания помощи мельнику в случае непредвиденных происшествий и стихийных бедствий. В привилегии на ветряную мельницу под Фишхаузеном от 1337 года епископ Замланда гарантировал снабжение мельника древесиной для ремонта или восстановления ветряной мельницы в результате регулярного износа, а также из-за порывов ветра или других случайных событий. Все ремонтные и восстановительные работы, однако, он должен был финансировать сам. (UBS, P.223) <В седьмые календы июля год от Рождества Христова 1337 епископ замландский Иоганн фон Кларе предоставил в наследуемое право мельнику Хайнриху ветряную мельницу в Фишхаузене. Стоимость мельницы вместе с оборудованием составляла 40 марок. Мельник на день святого Мартина должен был платить епископству налог в 3 марки. Также на Замланде ветряные мельницы существовали в районе Шаакена (1392) и Лохштедта (1423 — GStA PK, Ordensbriefarchiv, Nr. 4216 — прим. переводчика>.
При этом в документе об условиях эксплуатации двух ветряных мельниц вблизи Редена с 1449 г. было указано, что в случае их разрушения во время войны или в результате пожара, который привел бы к разрушению механизмов и мельничного жернова, реденский комтур должен был оказать помощь и покрыть половину расходов на восстановление ветряной мельницы, а в случае ее разрушения штормом или сильным ветром он должен был покрыть только половину расходов на ее реконструкцию, не считая, однако, расходов на восстановление механизма и мельничного жернова. (GStA PK, OF 97, f. 209v)
Информация о стоимости монтажа и обслуживания одной ветряной мельницы является неполной. В 1337 году епископ замландский потратил 40 прусских марок на сооружение уже упоминавшейся ветряной мельницы перед Фишхаузеном. Позже эти расходы, вероятно, были больше, хотя нужно учитывать для XV века инфляцию и стоимость так называемых малых марок (1 хорошая марка = 2 малых марки). Во всяком случае, городская ветряная мельница, построенная в Кульме в 1443 году, стоила в общей сложности 222,5 марок. (GStA PK, OF 83, p. 96)
С другой стороны, комтур Торна, отчитываясь перед Великим магистром в 1453 г. о расходах на содержание и развитие производственного оборудования под его руководством, упомянул о строительстве новой ветряной мельницы в орденской усадьбе в г. Коврош/Ковруж, стоимость которой составила 150 марок. (GStA PK, OBA, Nr. 12058)
Цены на эти объекты также косвенно показывают приблизительную стоимость строительства ветряной мельницы. Например, в 1406 году некий Николаус купил ветряную мельницу в Леклау/Лекловы за 110 марок, заплатил в несколько платежей по 15 марок, первый в том же году в День Святого Иакова, а остальные в последующие годы, до последнего платежа в 20 марок. (Das Pfennigsschuldbuch der Komturei Christburg, P.92)
Ветряная мельница в Лихновы была продана в 1420 году за 50 марок. В 1440 году мельник по имени Йорге купил у тевтонского пфлегера 2 ветряные мельницы и 12 моргенов (около 6,7 га) земли в Гросс Лассовитц (Ласовице Вельки) за символическую цену 5 марок, оплачиваемых ежегодными взносами, кроме арендной платы, одной маркой в течение пяти лет. Возможно, это было связано с тем, что оборудование нуждалось в дорогостоящем ремонте.
Помимо вопросов, связанных с местными условиями, решение о строительстве ветряной мельницы может быть принято и по юридическим соображениям. Тевтонский орден очень строго относился к тому, чтобы все городские мельницы находились под его исключительным контролем, разрешая городским властям владеть собственным мельничным оборудованием только в исключительных случаях. По этой причине даже право на строительство ветряных мельниц в городской зоне следует рассматривать как привилегию. Такие привилегии были предоставлены в 1377 году городским властям Конитце (Хойнице), которым было разрешено построить две ветряные мельницы для своих нужд. (HKS, P.132)
Они воспользовались этим правом, о чем свидетельствует тот факт, что в 1420 г. городская управа Конитце предоставила частным лицам ветряную мельницу, расположенную напротив деревни Лихновы, сохранив над ней контроль в случае, если новые владельцы захотят ее перепродать. Аналогичные положения, обеспечивающие контроль власти над ветряной мельницей, были применены и Орденом, когда в 1441 году он издал документ, относящийся к ветряной мельнице в Лешново. (GStA PK, OF 97, f. 92v)
Подводя итог вышеизложенным замечаниям, можно отметить, что ветряные мельницы играли, в конечном счете, дополнительную роль по отношению к водяным мельницам в землях Тевтонского ордена в Пруссии. Исключением из этого правила стала ситуация на Жулавах, обусловленная местными водными условиями, препятствующими, за некоторыми исключениями, применению водяных мельниц. Строгий контроль права на строительство и эксплуатацию ветряных мельниц, как и в случае водяных мельниц, был призван обеспечить их оптимальное использование. Государственный контроль над производством косвенно гарантировал его рентабельность. С другой стороны, варьирующиеся суммы арендной платы были связаны, прежде всего, с оценочной стоимостью зерна и солода, перемалываемых ежегодно. Кроме того, владельцы и мельники, работающие на ветряных мельницах, могли рассчитывать на дополнительную поддержку в виде бесплатной строительной древесины, необходимой для технического обслуживания и ремонта своих мельниц. Власти также оказывали агентские услуги по приобретению жерновов. Во второй половине XV в. ситуация не претерпела существенных изменений, хотя в Кульмской земле после Тринадцатилетней войны некоторые водяные мельницы не были перестроены, а заменены ветряными мельницами, эксплуатируемыми частными владельцами для собственных нужд. В то время использование ветряных мельниц для работы дренажных сооружений на территории Жулав еще не было известно. Однако позже это стало возможно и продолжалось вплоть до ХХ века, став визитной карточкой местного пейзажа.
Примечания:
1. Вышеупомянутые правила помола были изданы около 1335-1341 гг. великим магистром Дитрихом фон Альтенбургом. Кроме того, было предусмотрено, что в случае помола с помощью подмастерьев мельника за измельчение 2 шеффелей зерна и измельчение 6 шеффелей солода необходимо было дополнительно заплатить 1 пфенниг. Кроме того, если кто хотел бы молоть самостоятельно, нельзя было заставлять брать с собой подмастерье мельника.
Иллюстрация к манускрипту, изображающая мужчину, заносящего мешок с зерном в мельницу. Франция. Между 1338 и 1344 г.г.
Приложение
Список ветряных мельниц в орденской Пруссии, с датами основания/первого упоминания.
Urkundenbuch des Bisthums Samland, ed. C.P. Woelky, H. Mendthal. Leipzig, 1891–1905.
Bertram H., Kloeppel O., LaBaume W. Das Weichsel-Nogat-Delta: Beiträge zur Geschichte seiner landschaftlichen Entwickelung, vorgeschichtlichen Besiedelung und bäuerlichen Haus- und Hofanlage. Danzig, 1924. — http://prussia.online/books/das-weichsel-nogat-delta
Das Pfennigsschuldbuch der Komturei Christburg, hg. u. bearb. v. H. Wunder, Köln–Berlin, 1969.
Handfesten der Komturei Schlochau (Quel- len und Darstellungen zur Geschichte Westpreussens, vol. X), ed. P. Panske. Danzig, 1921.
Kubicki R. Młynarstwo w państwie zakonu krzyżackiego w Prusach w XIII-XV w. (do 1454 r.). Gdańsk, 2012.
Schmid B. Die Bau- und Kunstdenkmäler der Provinz Westpreußen, vol. 4: Marienburg (Die Städte Neuteich und Tiegenhof und die ländlichen Ortschaften). Danzig, 1919.
Очень скоро в квартиру фрау Даслер въехала русская семья. Это была пожилая пара с двумя детьми и коровой. Поскольку хлева при доме не было, то на ночь корову размещали на лестничной клетке. Если мы хотели утром выйти из дома, то вынуждены были перепрыгивать через коровьи лепёшки и лужи мочи. Наша квартира на втором этаже и вообще весь дом вскоре благоухали подобно настоящему коровнику. Ночью животное чесалось о лестничные перила. Должно быть оно страдало чесоткой, так как местами у него на шкуре шерсть попросту отсутствовала.
Русские дети одевались беднее наших. Они непрестанно чесались, а их запястья были перевязаны. Ежедневно русская женщина сидела перед домом на каменных ступенях и укачивала своих детей. Не прошло много времени и мы тоже начали постоянно чесаться. Наши запястья покраснели и растрескались. Они непрерывно чесались, а ещё сильнее зуд был на лопатках. Русский врач выписал мне рецепт и отправил за мазью в лазарет. Там мне сказали, что для того, чтобы сделать такую мазь, мне нужно принести топлёное масло. Вот где мне было взять его, когда даже для еды у нас почти не было и обычного жира?
Последующие дни превратились для нас в сущий ад. Я с ужасом обнаружила, что у моих детей завелись вши. Хотя мы и старались держать их подальше от русских детей, должно быть они вместе играли, когда мы этого не видели. Мы проверили свои волосы и обнаружили, что также заражены паразитами. Пришлось натирать головы бензином и обвязывать их платками, хотя уснуть при столь резком запахе было почти невозможно. Но благодаря этому мы, по крайней мере, избавились от вшей. Однако у меня всё ещё не было топлёного масла для мази. На базаре его не продавали. В конце концов, за бешеные деньги я приобрела кусок масла и протопила его. После этого я отправилась в лазарет и мне там сделали мазь, которой, как я обнаружила, на всех не хватило. Пришлось ещё дважды покупать масло и делать из него мазь, пока мы все, наконец, не излечились от этой неприятной болезни.
Однажды к нам пришли трое русских, претендовавших на нашу квартиру, и нам пришлось в течение двух часов освободить её. Для нас нигде не было прибежища. Все дома уже были заняты, а дом Тура был разрушен бомбами. Наконец мы нашли себе две большие комнаты в подвале почты, которые нам показались подходящими для временного жилья. Всё что мы смогли унести, мы перенесли туда. Русские настояли на том, что мебель должна остаться на месте. Что нам было теперь делать? В отчаянии было выплакано много слёз. После долгих просьб и уговоров нам всё же разрешили взять с собой кровати для детей.
Подвал, наш новый дом, был завален фекалиями, выгребать которые было преотвратительным занятием. Там обитали лягушки и множество других мелких животных. Мы с сестрой трудились как каторжные, но к вечеру у нас хотя бы была крыша над головой. Расчищенный пол мы усыпали песком и кирпичной крошкой. Позднее днём пришёл наш русский друг и забрал мебель, которую мы оставили в квартире. Между ним и его соотечественниками разгорелся ожесточённый спор, и дело почти дошло до драки. Когда же у нас стало довольно чисто, мы были рады, что покинули прежний «коровник». На новом месте у нас были две большие и теперь уже относительно уютные комнаты.
Но через несколько дней хлынул дождь. Над потолком нашего подвала лежала куча руин, а выше них лишь открытое небо. Когда снаружи дождь прекратился и наконец засияло солнце, у нас в подвале всё ещё продолжала литься вода. Мы были в растерянности. Однако затем мы нашли кусок гофрированного железа. Мы закрепили его на четырёх перекладинах над кроватями, а в центре комнаты натянули брезент от найденной палатки. Время от времени приходилось использовать метлу, чтобы приподнимать брезент и накопившаяся в нём вода стекала в ванну. Позднее мы попытались покрыть подвальный потолок гофрированным железом и кусками рубероида. Тем не менее, когда шёл сильный дождь, всё это оказывалось бесполезным. Если дождь был продолжительный, то мы не могли ни стирать, ни гладить, ни готовить. В своей домашней матерчатой обуви мы едва ли могли выйти на улицу. Всё тут же намокало, а мебель покрылась плесенью.
В нашем подвале не было ни плиты, ни печки. Поначалу мы готовили еду и стирали бельё для заказчиков на улице. Посреди руин почты стоял чудом уцелевший камин, чьё основание находилось в нашем подвале. Из кирпичей и глины я соорудила примитивную печь. Плиты и решётки для неё можно было отыскать в любом разрушенном строении. Учитывая тот факт, что я не имела и понятия о конструкции печи и строила её по своему усмотрению, я сильно удивилась, когда она заработала. Благодаря ей мы прогрели наш подвал, и вскоре он стал сухим. Более того, моя печка даже прославилась, и поскольку в большинстве домов печи и плиты были разрушены, я занялась их восстановлением для многих русских семей. Впрочем, вскоре мои руки настолько ослабли, что я даже не могла ухватить ими кирпич.
В один прекрасный день танковая часть покинула Турнирное поле Инстербурга. Там стояло шесть огромных палаток. Поле, с некогда замечательными спортивными сооружениями, было полностью опустошено. На протяжении нескольких недель русские ездили там на своих танках по препятствиям для всадников, вдоль и поперёк изрезав его метровыми траншеями. Место, хранившее столько воспоминаний, стало просто неузнаваемо. Теперь оно превратилось в одно сплошное вспаханное поле.
Инстербург. Турнирное поле. 1930-е г.г.
Трибуны ипподрома были превращены в пекарню, на которой трудились немецкие военнопленные. Благодаря своей работе в качестве портной для служащих танкового подразделения, я познакомилась и с некоторыми тамошними немецкими пленными. Они знали о нашем бедственном положении и пытались чем-нибудь нас поддержать. С этой целью они составили план, чтобы вынести за пределы своей, окружённой колючей проволокой и заборами, рабочей зоны хлеб и муку. Каждый четверг двое немцев под охраной вывозили с территории пекарни мусор и отходы. В результате за забором скопилась большая мусорная куча. Там, у железнодорожной насыпи, с 9 до 10 часов утра я должна была прятаться в кустах и ждать их. Чтобы мы не разминулись, я расстилала перед своим укрытием белую тряпку. В отходах, которые они вываливали из повозки также находились и помеченные для нас коробки с хлебом и мукой. Как-то в одной из таких коробок я обнаружила записку, в которой было написано, что в следующий раз я должна была захватить с собой мешок. Хотя я и не знала, каким образом мне его передать, я прихватила его с собой. Когда подъехала телега, один из заключённых спрыгнул с неё и сделал вид, что отошёл в кусты по своим интимным делам. Он торопливо попросил дать ему мешок, снял обувь, встал в мешок, развязал две верёвки вокруг своих лодыжек, и позволил муке, спрятанной между двумя его кальсонами, высыпаться в него. Образовалось удивительно большое количество. После этого немец поспешил вслед за удаляющейся телегой.
В другой раз я нашла записку, где содержалось описание остова старого автомобиля, из которого я с наступлением темноты должна была забрать спрятанный там хлеб.
Вскоре у наших заключённых появился русский союзник в пекарне, для которого мы должны были продавать хлеб. Контрабанда теперь уже не казалась чем-то страшным. Несмотря на то, что у нас всегда при этом начинало учащённо биться сердце, и мы чувствовали себя виноватыми, но как иначе прокормить шесть голодных ртов мы не знали. Таким образом, мы с сестрой как-то вечером отправились к трибунам и засели в кустах у железнодорожной насыпи, пока русский не подал нам знак кашлем. Мы тоже откашлялись в ответ, после чего через забор из колючей проволоки к нам перелетел мешок с восемью-десятью буханками. Отдельные ломти были для нас, а целые буханки мы продавали русским. Вырученные от продажи деньги мы отдавали нашему подельнику, как и опустевший мешок.
Часто хлеб был ещё тёплым и соблазнительно благоухал. Мы тащили этот мешок вверх по длинной лестнице загородного ресторана Люксенберг, а затем, чуть перекусив, отдыхали в его развалинах. В эти минуты мы размышляли над тем, доживём ли мы до того времени, когда сможем вдоволь насытиться обычным хлебом? Мы бы легко могли при этом отказаться от всяких там тортов и пирожных. Некоторое время нас, таким образом, снабжали хлебом, но затем русские сменили посты, а наших пленных отправили в Россию. Этот источник пропитания иссяк, но наш друг позаботился о том, чтобы у нас была работа. Он постоянно присылал ко мне своих товарищей, которым нужно было перешить форму. В свою очередь я продолжала ходить в Ангерлинде, чтобы воспользоваться швейной машинкой моих тётушек. Там тоже всех военнопленных свезли в общий лагерь в Георгенбурге, для дальнейшей отправки в Россию. На рабочих местах их сменили русские переселенцы.
Кирха Шприндта была превращена в лесопилку. На ней работали шесть пленных немцев, которых охраняли четыре вооружённых русских охранника. По окончании рабочей смены немцев отпускали. Каждому разрешалось идти куда ему вздумается и они использовали это время для дополнительного заработка. Мы познакомились, и вскоре объединили наши усилия. Мы обстирывали своих соотечественников и их надзирателей. Нам было удобнее делать это прямо в котельной кирхи, так как там было много горячей воды, да и бельё в котельной высыхало в кратчайшие сроки. В качестве награды за свою работу мы получали дрова и уголь. Горючее для нас было столь же необходимой вещью, как еда и питьё. В округе все деревья были уже срублены, за исключением нескольких фруктовых деревьев, чьи плоды собирали прямо вместе с ветвями на которых они росли. Все сады заросли бурьяном и представляли собой унылое зрелище. Из зарослей сорняков, словно указующие в небо костлявые персты, торчали деревья с поломанными кронами и редкими ветвями.
Кирха Шприндта до войны.
Деревянные заборы и изгороди русские поломали и сожгли. Вы едва ли узнали бы наш прекрасный Шприндт, где каждый меленький домик являлся настоящим украшением, в окружении красивых и ухоженных садов.
Вокруг кирхи возвышались высокие горы брёвен, которые в нефе превращались в доски.
С одним из работавших там военнопленных я после работы ходила белить квартиры. Время от времени у нас было много заказов. По желанию заказчика мы даже рисовали на стенах вишни и тюльпаны. Получаемые за эту работу продукты мой напарник обычно оставлял мне. Как-то в день стирки в кирхе наши пленные попросили меня испечь пирог. Они собрали для этого всё масло и сахар, что сумели скопить, а также и всё остальное, что требовалось для выпечки. Пирог я запекала в печи кирхи. Я немного волновалась, поскольку не была уверенна в результате. Примерно через час всё было готово. Пирог был прекрасен и пах так, что все остались довольны. На следующий вечер Ганс В., один из заключённых, пришёл к нам домой с этим пирогом, букетом полевых цветов и искусно оформленной самодельной открыткой, чтобы поздравить меня от имени всех наших товарищей с моим днём рождения. В обстановке нашей полной нищеты такой сюрприз был для меня дороже всего на свете. Я была растрогана до слёз. Я и не знала, что испечённый мной пирог для меня же и предназначался. Должна заметить, что мы до сих пор общаемся с этим уже бывшим военнопленным Гансом Велингом.
Внезапно почти всю нашу семью сразила малярия. Бабушка, мама, сестра с ребёнком и моя младшая дочь страдали от озноба и приступов лихорадки. У меня наступил тяжелейший период, состоявший из сплошных бессонных ночей. Я не только вела ежедневную борьбу за насущный хлеб, но и нашла русского врача, на которого стала работать, чтобы получать лекарства для своих больных.
Бабушка так и не пережила этой болезни. С разрешения четырёх русских охранников, которые, как я уже писала, присматривали за лесопилкой в кирхе, наши военнопленные сколотили для неё гроб. Из еловых веток и полевых цветов я связала венок, а дядя Отто сделал деревянный крест. Шесть наших соотечественников с лесопилки перенесли тело моей бабушки на кладбище. У каждого в нашем маленьком траурном шествии нашлась книга церковных гимнов, из которых мы исполнили несколько песен. Так мы попрощались с нашей бабушкой.
На первом этаже школы Герберта Норкуса в Шприндте открыли продуктовый магазин, но его ассортимент оставлял желать лучшего. С 5 утра перед ним выстаивалась длиннющая очередь из желающих хоть что-нибудь купить. Перечень продуктов менялся практически ежедневно. В один день было пшено, на следующий мука, затем сахар, крупа и так далее. В руки отпускали только по полкилограмма. Половина ждущих в очереди уходила ни с чем, потому как в течение буквально пары часов магазин распродавал свой скудный запас. Что-то купить получалось только у тех, кто приходил сильно загодя. Данная торговая точка работала нерегулярно и столь же нерегулярной были и поставки в неё.
В городе также появлялись различные продуктовые магазины, чьи витрины — как ещё старые, так уже и новые — украшались макетами колбас и ветчины. И повсюду стояли страшно длинные очереди.
Гражданским русским было ещё хуже чем нам. Их отправили в Восточную Пруссию, дали пустующие квартиры, несколько мешков овса и немецкую корову. И практически у всех было по несколько детей. То тут, то там бегали куры, с которыми они делили своё жильё. Они не могли оставить скотину без наблюдения, потому что среди них процветало воровство. К этому их подталкивала невообразимая нищета. Их дети бегали полуголыми. Ночью их укрывали грязной родительской одеждой, когда те вечером снимали её.
Они вполне довольствовались хлебом, молоком, да чаем. Им не приходило в голову или они были не в состоянии зарабатывать так, как это делали мы. Они были счастливы, когда мы покупали у них молоко. Однако делали мы это только когда находились на лугу во время доения. Впрочем, со временем мы нашли опрятную русскую женщину, которая ежедневно по утрам приносила нам молоко прямо домой.
Нашу работу теперь оплачивали деньгами, и мы сами могли назначать за неё цену. Не всегда нам платили озвученную стоимость, но, тем не менее, мы в сложившихся обстоятельствах жили вполне себе хорошо.
Однажды вечером я решила отправиться с нашим другом в Тильзит, чтобы утром подешевле отовариться на тамошнем литовском базаре. На железнодорожном вокзале Инстербурга мы прождали почти три часа, прежде чем прибыл поезд в Тильзит. Никакого зала ожидания там уже не было. Все люди сидели либо прямо на полу, либо на своём багаже. В таком скоплении нужно было смотреть в оба, чтобы ничего не украли. Повсюду сновали подростки-воришки. Наш друг для этой поездки надел гражданский костюм, так ему нельзя было ходить вместе с немцами по форме.
В Тильзите мы оказались незадолго до полуночи. Около моста королевы Луизы мы нашли кофейню, где и остановились до трёх часов утра. Живую музыку там обеспечивал русский дуэт, и мы даже немного потанцевали. Когда же музыканты заметили, что мы разговариваем по-немецки, то заиграли немецкие хиты. Лучше всего у них вышла «Rosamunde». Скоро к нашему столику подсело ещё несколько человек. Наш друг также притворился немцем, и некоторые удивлялись, откуда он столько знает о России и так хорошо говорит по-русски. Он сказал им, что некоторое время учился в Москве. Они охотно в это поверили, и все вокруг были добры к нам. В три часа утра заведение закрыли. Нам пришлось прождать ещё два часа, прежде чем заработал рынок. Там мы купили сыр, творог, мёд, масло, муку, свежую рыбу и картофель. Немецкие ребятишки зарабатывали себе мелочь, помогая покупателям доставлять их покупки на ручных тележках прямо на вокзал.
Мы бы рады были почаще ездить в Тильзит, так как литовцы продавали свои товары дешевле, да и выбор там был посолиднее. Однако путешествие туда было весьма проблематичным. Поезда ходили без расписания, да и бессонная ночь не прибавляла оптимизма. Ждать в кафе было слишком долго, а ночевать в палатке опасно. Как я уже говорила, там водилось слишком много всяких негодяев. Они ловко прорезали ножами и бритвами карманы пальто или сумок, вытаскивая из них содержимое. Они хорошо знали своё дело. Как правило, участвовало в этом два подростка. Один из них отвлекал жертву разговором, а другой воровал. Лучше всего деньги и документы было хранить в нагрудном кармане. Но ночью и это было бесполезно, и людей часто обирали просто до нитки.
В октябре 1948 года был составлен эшелон, вместе с которым около 3000 немцев из Инстербурга и его окрестностей должны были покинуть свою родину. Мы были рады, что наконец все наши страдания оставались позади, но в то же самое время нам было невыразимо грустно от того, что мы покидаем наш родной и любимый дом. Со смешанными чувствами мы стали готовиться к путешествию. Свои пожитки мы упаковали в деревянный чемодан, на который обменяли всю свою домашнюю обстановку.
Наш друг порекомендовал хранить некоторые из наших вещей в маленьком тазике, в котором мы также могли купать и мыть наших детей в дороге. Также он посоветовал взять с собой кастрюлю, в которую мы должны были положить масло для готовки в пути. Вначале я удивилась, а затем рассмеялась, сказав, что у него, должно быть, мало опыта поездки в поездах. «Как можно готовить в поезде?», спросила я. Но его объяснения показались мне разумными. Поездки на русских поездах, вероятно, были чем-то совершенно иным, нежели у нас. Если поезд останавливался на маршруте дольше положенного, что по его опыту происходило довольно часто, то из локомотива можно было взять горячей воды, соорудить небольшое и обложенное камнями кострище, и на скорую руку приготовить горячий обед. Мы с благодарностью приняли его рекомендации и позднее не раз их вспоминали.
И вот наступил день прощания. Утро выдалось пасмурным и туманным. Наш путь из Шприндта до железнодорожного вокзала был долгим и трудным. Мы усердно тащили свой багаж, который сам по себе абсолютно ничего не стоил, и старались ничего не растерять. Слишком часто оглядывались по сторонам. В голову непрестанно лезли мысли о том, что вот этот дом или улицу ты видишь в последний раз. На сердце стало невыносимо тяжело. Даже надежда на лучшее будущее не облегчила нам уход.
Рядом с железнодорожным вокзалом была расчищена обнесённая дощатым забором площадка, на которой собрали всех предназначенных для депортации немцев. Большинство составляли женщины и дети, среди которых было только несколько пожилых мужчин. То была печальная картина. Бедные и плохо одетые люди, полуголодные дети с осунувшимися лицами, на которых лежала печать страдания. Повсюду можно было видеть сидящие на корточках или на собственных немногочисленных вещах, упакованных в мешки, призрачные фигуры. Нам пришлось прождать полдня, прежде чем нас подвели к товарному составу.
В тесных переполненных вагонах все пытались найти себе свободное место. Из-за этого возникали споры. Так или иначе, но всё равно сидеть приходилось прямо на полу. Прошло несколько часов, прежде чем двери вагонов были закрыты. В образовавшемся полумраке можно было различить только отдельные лица. Для исправления естественных нужд было предусмотрено только старое металлическое ведро. Такое положение было крайне неловким для всех, но приходилось мириться.
Наконец поезд тронулся. В этот момент пришло осознание всеобщего горя. Послышались плач и рыдания. Мне никогда не забыть эту боль расставания с домом. Через щёлочку в двери я наблюдала как наш любимый Инстербург постепенно уплывал за горизонт. Мне кажется, что среди всех наших злоключений, это был самый грустный момент. Лишь теперь мы поняли, что вместе с родным городом потеряли последнее, что у нас было.
Наш поезд остановился в Кёнигсберге. Всех обязали выйти и перенести свой багаж в большой зал вокзала, где проводился осмотр вещей. Было сказано, что ни у кого не должно быть рублей, драгоценностей, газет, табака и сигарет. Всякий, кто владел ими, должен был их сдать, или они будут отобраны у них силой.
Ещё в Шприндте русский офицер передал мне пакет, который я должна была отправить из Германии немецкой семье, вместе с которой он жил в городе Бург, около Магдебурга, два года тому назад. В этом пакете помимо всего находились вещи, которые были запрещены к вывозу. На пункте контроля, когда проверяли мой багаж, я боялась худшего. Пока один офицер проверял мои документы, другой положил на длинный стол мой чемодан и рядом посадил детей. Он внимательно осмотрел их одежду. Они были одеты в пальто, которое я сшила из старого шерстяного одеяла, с самодельными картонными и обшитыми тканью пуговицами. Именно эти пуговицы и вызвали у него наибольшее подозрение. Вероятно, он полагал, что в них было зашито что-то запрещённое. Он спросил мою дочь, показывая при этом на одну из пуговиц: «Что это?» Она быстро ответила: «Пуговица, ты разве не знаешь?» Офицер лишь усмехнулся столь дерзкому ответу. Затем он полез в карман её пальто, в которое я положила пачку сигарет. Русский спросил мою дочь: «Ты куришь?». А она и говорит: «Я нет. Только моя мама!» Видимо ему понравилось, что дети отвечали по-русски без заминки, и он ещё некоторое время с ними поболтал. Когда же он вынул из таза кастрюлю и захотел проколоть содержимое тонкой длинной иглой, то моя дочь положила на неё руки и заявила: «Не делайте этого, иначе мы не сможем есть это масло». Он спросил, что может мама спрятала под маслом драгоценности? «Нет», ответила дочь, «у нас ничего подобного больше нет. Плохие русские отняли их у нас!» Этот откровенный ответ его явно смутил. Он чуть приоткрыл наш деревянный чемодан, после чего тут же закрыл, особо не всматриваясь. Доброжелательно, почти сердечно, он попрощался с детьми и отпустил нас. Таким образом, мне удалось почти всё сохранить, включая посылку для немецкой семьи в Бурге, которую я позднее ей переслала. Отобрали только сигарную коробку с солдатскими жетонами, которые мы собрал в лесах вокруг Каралене. Я очень опечалилась этим фактом. Надо было упаковать её в деревянный чемодан. Возможно, что эти жетоны прояснили бы судьбы некоторых из наших солдат, которые до сих пор числятся пропавшими без вести.
На другой платформе нас уже ждал пассажирский поезд, в который могли сесть все, кто прошёл досмотр. Ещё до наступления темноты он отправился в путь. Из Кёнигсберга мы поехали в сторону Мазурского края, находившегося уже под польским контролем. На границе все сошли с поезда и выстроились перед вагонами, после чего польские офицеры проверили наши документы. Затем польские солдаты обыскали поезд. Весь багаж был перевёрнут и разбросан. Мы так и не узнали, что они искали. Грубо и с криками нас загнали обратно в вагоны. Двери снаружи опломбировали. Поезд шёл два дня, но уехали мы недалеко, вернувшись на ту же самую станцию. Припасённая вода подходила к концу. В запертых вагонах стояла такая невыносимая жара, что всех мучила страшная жажда. Несмотря на то, что стоял октябрь месяц, погода стояла по-настоящему летняя. Окна были заклеены снаружи и их невозможно было открыть.
Однако на вокзале в Алленштайне нам всё же принесли воды. Мы стали кричать и стучать в окна и отчаянно просили пить. Работавшие там поляки лишь злорадно ухмылялись. Мы не понимали того, что они нам говорили. Они стали окатывать вагоны из брандспойтов, ругаться и угрожать нам кулаками. Нам стало понятно, что наша жажда вызывала у них садистское удовольствие. Поэтому дальше мы поехали без капли воды. Нас поразило, что поля в Мазурском крае обрабатывались, чего не наблюдалось в оккупированной русскими части Восточной Пруссии. Мы провели ещё один день в пути. Кто-то заболел, у кого-то прямо в поезде рождались дети, а кто-то и вовсе умирал.
И вот мы пересекли польскую границу. Были распечатаны и открыты двери. Мы снова очутились на немецкой земле! Больным тут же был оказан необходимый уход, а некоторых сразу отправляли по больницам. Вместе с остальными пассажирами мы ринулись наружу, чтобы набрать воды из локомотива.
Поблизости располагалось несколько усадеб. Наши попутчики побежали туда с кувшинами и вёдрами. Возле водяной колонки образовалась настоящая давка. Люди вырывали друг у друга из рук сосуды с драгоценной водой. Из дома вышел хозяин усадьбы и стал громко ругаться, поскольку в своём стремлении утолить жажду несчастные сметали всё на своём пути.
Локомотив подал сигнал, и все бросились обратно. С открытыми дверьми и окнами ехать стало легче. Как известно, нужда и нищета создают специфический аромат, сопровождавший нас на всём пути следования. На одной из станций нас всех обсыпали белым порошком от вшей. Пахло от него дурно, но всё же это было лучше, чем страдать от паразитов. Затем мы вспомнили о нашем русском друге, так как нам сильно пригодился его совет относительно пользы кастрюли. Взяв из локомотива горячей воды, мы смогли приготовить себе суп. Такая процедура повторялась раз за разом.
Из-за долгого сидения в вагонах почти у всех распухли ноги, и мы просто мечтали как следует их вытянуть. Ночью мы освобождали скамьи, чтобы соорудить на них спальное место для детей, а сами садились рядом с багажом на пол и следили, чтобы они не свалились оттуда.
Чем дольше длилась наша поездка, тем больше мы испытывали страданий. Больных уносили, и случалось так, что матерям приходилось оставлять своих детей.
Каждый из нас жил чем мог. Во время остановок мы старались что-нибудь поесть, но уже на следующий день запас иссяк. Однажды во время одной из таких остановок, те кто был помоложе забрались в сады, росшие возле железнодорожной станции и украли всё, что там росло — капусту, свеклу, фрукты и прочее.
Спустя десять дней мы прибыли в Берлин. На платформе берлинцы интересовались у нас, откуда мы прибыли. Некоторые были особенно недружелюбны и спрашивали, чего нам тут надо и не хотим ли мы съесть их последний хлеб. Наша радость от того, что мы, наконец, добрались до нашей цели, захлебнулась в зародыше. Они видели в нас захватчиков и их слова очень больно нас ранили.
Сотрудники Красного Креста напоили нас горячим солодовым кофе. Всякий, кто надеялся, что нам дадут ещё и кусок хлеба, ошибался. Нас отвезли в карантинный лагерь возле Кюхензее, где мы пробыли 14 дней.
С нами всё ещё была старая матушка (Бёкель) из Каралене. Её сын жил в советской зоне оккупации и получив известие, приехал за ней. Это было весьма трогательное воссоединение.
Нас же приютила невестка, поскольку мой брат всё ещё находился в русском плену. Одна из моих сестёр жила со своей свекровью в Брюке, о чём мы узнали ещё в Восточной Пруссии, и нас тоже ждало счастливое воссоединение. Нашему русскому другу мы перед отъездом оставили её адрес и он написал в Брюке, интересуясь нашим местонахождением.
Лишь в 1971 году, то есть спустя 23 года, я неожиданно получила от него письмо. Он писал из Инстербурга и сообщал о том, что продолжает там жить и работать. Он также написал, что построил себе дом на месте разрушенного, рядом с нашим прежним жилищем на Пульверштрассе, и регулярно наведывается в мой бывший сад за яблоками. В письме он прислал мне несколько цветов из этого сада. И теперь я смотрю на них как на самое настоящее чудо.
Автор этих воспоминаний Герда Янихен, урождённая Гасснер (в центре) и её дочери, Либгунде (слева) и Росвита (справа)
Эта часть завершает рассказ фрау Янихен о времени скитаний и жизни при советской власти в нашем родном доме, а также о печальной депортации на Запад.
Однажды пришёл некий майор с какими-то солдатами. Они хотели, чтобы мы приготовили для них горячий обед. Майор говорил по-немецки и спросил нас, хотим ли мы работать в его подразделении, так как они будут возрождать сельское хозяйство в Повелишкене <этот населённый пункт сейчас не существует. — admin>. Он пообещал нам ежедневное питание и жильё. От него мы также узнали, что большинство его солдат находились в немецком плену, а потому знали немецкий язык. Из-за этого плена советское правительство приговорило их отбывать трудовую повинность в так называемой штрафной роте.
Мы подумали несколько часов, обсуждая своё прошлое и будущее, и наконец согласились поработать для этих обделённых солдат.
Переезд был осуществлён на подводе, и ехать оказалось совсем недалеко. По сути, мы всё ещё оставались в Каралене, просто переехали на другую сторону реки. Наш новый дом находился в бывшем парке для загородных прогулок «Маленькая Бразилия». По склону к реке спускалась терраса с небольшими нишами, в которых раньше стояли столы и скамейки для гостей. Некоторые скамейки всё ещё были на месте. Там также находился родник с чистейшей водой. Ни один чужак не мог попасть сюда незамеченным.
Дом стоял на полуострове, образованном изгибом реки, а перед ним находились хозяйственные постройки и жилые дома для солдат. Близлежащие поля охранялись днём и ночью. Мы работали попеременно то в поле, то в прачечной, которая была организована в одном из жилых домов. Кормили отменно. В общем, учитывая обстоятельства, это была вполне «прекрасная жизнь». Нам не нужно было беспокоиться о следующем дне, и мы ложились вечером спать с уверенностью, что ночь пройдёт спокойно. Несмотря на тяжкий труд, нас всегда ждал добрый отдых. К сожалению, осенью это замечательное время подошло к концу. Майора вместе с его солдатами перевели в другое место. Ему на смену пришёл офицер-еврей с другим контингентом. Он тут же уволил нас, напоследок оскорбив: «Вы немецкие шлю… Пошли вон! Чтоб я вас здесь больше не видел!» Целый мир рухнул для нас. Внезапно мы остались ни с чем. Офицер запер нас на ночь в пустой комнате, а утром прогнал. Остаться вместе с детьми разрешили только моей матери и бабушке. Когда мы отказались уходить, солдаты выстрелили в потолок. Это был страшный момент.
Тайком мы выбрались с территории, чтобы найти какую-нибудь работу и что-нибудь съестное в Дваришкене <сейчас пос. Лесное Черняховского р-на. — admin>, где стояла знакомая нам воинская часть. В ней служили русские, охранявшие наших немецких военнопленных, работавших на лесоповале. Мы убирали комнаты и стирали бельё, которое кипятили в установленном на кирпичах котле прямо перед их домом. Затем котёл и бак переносились к следующему дому, где требовались наши услуги, и так далее. В качестве награды за работу мы получали продовольствие, просо, муку, рыбу, хлеб и всё то, без чего они могли обойтись. Хотя, учитывая объём работы, этого было очень мало, но всё же помогало поддерживать нас на плаву.
Осенью в садах вокруг Каралене, о которых уже никто не заботился, росло много диких овощей и фруктов. Там мы собирали обильный урожай. Помимо этого в лесу было множество грибов. Когда мы впервые осмелились пойти в лес, то были сильно напуганы. Перед нами предстала мрачная картина: повсюду лежали погибшие немецкие солдаты — в бесчисленных окопах, блиндажах и укрытиях, друг на друге, прислонившиеся к брустверам, а один даже каким-то чудом стоял. Оправившись от первого шока, мы стали размышлять, что нам предпринять. У нас буквально не было сил похоронить их или даже присыпать землёй. Их было слишком много. В конце концов мы решили хотя бы собрать их личные жетоны, чтобы потом передать их кому следует. Но даже это стоило нам больших усилий, так как их тела сильно разложились. В результате у нас накопилась целая сигарная коробка этих жетонов. Если бы потом рабочие команды русских приступили к очистке лесов, то не стали бы заниматься сбором жетонов. В этом мы были уверены. Но и наши усилия оказались напрасны, потому как во время нашей депортации из Восточной Пруссии у нас эту коробку изъяли.
Поздней осенью, когда был собран урожай, наши мучители покинули нас. Повелишкен опустел. Дома были в той или иной степени разрушены, как и вся мебель. После ухода военных посёлок был заброшен. Но как бы прекрасна ни была наша «Маленькая Бразилия» летом, зимой мы боялись, что нас поглотят сугробы. Чтобы этого не случилось, мы по частям перенесли наш «инвентарь» в покинутый русскими посёлок и поселились в бывшей усадьбе, которая сохранилась наилучшим образом. Хотя нам пришлось убрать неимоверное количество грязи, тут было достаточное количество комнат, чтобы наш дядя Отто мог перебраться к нам.
Несколько дней мы наблюдали за новоприбывшими солдатами. На них была ухоженная зелёная униформа, какой мы никогда раньше не видели. Вскоре первые из них принесли нам своё бельё для стирки. Но мы никак не могли прийти к взаимопониманию, так как наши познания русского языка оставляли желать лучшего.
Внезапно с высокой температурой слегла моя сестра. По нашей просьбе к нам пришёл врач из этого загадочного нового подразделения и стал её лечить. Спустя несколько дней он привёл с собой двух коллег офицеров. Один из них говорил по-немецки и представился «Батбалковником» [т.е. подполковником]. Это оказался командир пограничного батальона, что расквартировался в Каралене. Он разговаривал на столь прекрасном немецком, что мы даже предположили, что у него немецкие корни. В ходе беседы он рассказал нам, что он еврей, и что все евреи говорят по-немецки. Принимая во внимание наш горький опыт, мы забеспокоились, что он тоже нас возненавидит. Но теперь мы имели дело с культурными и порядочными русскими. Они поинтересовались, как мы жили и хотим ли мы работать. Мы, конечно же, с благодарностью ответили, что готовы к труду. Мои тёти, а также моя оправившаяся от болезни сестра, стали работать в прачечной, а я занялась пошивом одежды в ателье, разместившемся в доме Шиннхубера в Каралене. Чтобы нам не пришлось ежедневно ездить на рабочие места, нам выделили квартиру над столярной мастерской Холльштейна, а солдаты помогли с переездом.
Страшная нужда закончилась. Я шила и чинила форму. В качестве оплаты нам выделяли продукты для наших родственников, что остались дома, а нас самих кормили в столовой.
Каралене. Гостиница Эдуарда Дюшелейта. 1920-1930 г.г.
Посёлок Зелёный бор, бывший Каралене.
Вскоре Каралене был весь заселён. Офицеры привезли сюда из России свои семьи. Не все женщины были добры к нам, и никто не подходил к нам слишком близко.
Как-то жена врача захотела, чтобы я сшила ей платье. Я пыталась объяснить ей, что никогда не шила платьев и не могу сделать это без рисунка. Тогда она нарисовала его на листе бумаги и сказала: «Хочу вот такое!» Я отказалась, потому как если испорчу ткань, то мне нечем будет её заменить. Однако женщина сильно рассердилась и заявила, что я будто бы не хочу шить для неё только потому, потому что она еврейка. Я растерялась и заплакала. Наконец собрав всю волю в кулак, я согласилась, напомнив себе, что многим обязана её мужу, что рисковать естественно, и, наконец, что не узнаешь, пока не попробуешь. Её муж не только вылечил мою сестру, но также и снабжал нас лекарствами, чтобы защитить от болезней, а также давал моим детям витамины и укрепляющие препараты. Кто знает, как бы мы жили без его помощи. И я с отчаянной храбростью погрузилась в работу, сумев сшить красивое платье, понравившиеся этой женщине. Тамара, как её звали, попросила меня прийти к ней домой и забрать причитавшиеся мне продукты. Там я и узнала от неё, что её постигла почти такая же судьба, что и нас. У неё был маленький ребёнок, и он умер бы от голода, если бы немецкие солдаты не поили и не кормили их. Наконец она сказала, что я должна почаще навещать её и готова отдать мне всё, без чего может обойтись сама. Она призналась мне, что не любит готовить и предпочитает ходить обедать вместе с мужем в столовую. Мы с ней были одного возраста и позднее стали добрыми подругами.
По окончании рабочей смены мне разрешали пользоваться швейной машинкой для собственных нужд. Поэтому я много шила на сторону и получала за это дополнительные продукты. Также нашлась и работа для нашего художника, дяди Отто.
Накануне Рождества я сшила своим детям праздничные игрушки. Принимая во внимание условия, выглядели они довольно мило. Все, кто их видел, приходили в восторг и хотели такие же для собственных детей, а потому шила я их до поздней ночи. В результате к русскому Рождеству, которое они отмечают 1 января <видимо, автор путает Рождество с Новым годом. — admin>, я изготовила просто бесчисленное количество таких игрушек.
Итак, Рождество приближалось. Я раздобыла ёлку, что было совсем не сложно, но теперь требовалось придумать, как и чем её украсить. Для этого я попыталась что-то смастерить из русской курительной бумаги. Я складывала листочки вместе, сшивала посередине, обрезала овалом или зубчиками, разворачивала их, и в результате получался объёмный шарик. Дополнив это великолепие соломенными звёздами и самодельными свечами из пчелиного воска, мы закончили украшение нашей ёлки. Русские по достоинству оценили результат, и мне было поручено изготовление ёлочных украшений для их семей. Они скупили всю сигаретную бумагу в магазине, что прибавило мне ещё несколько ночей работы.
Одежду я шила теперь только для русских женщин и их детей. Русские получали материю одного вида в тюках. Из-за этого платья немного напоминали униформу, но для меня это обернулось неоценимым преимуществом, так как после пошива мне оставляли неиспользованные куски ткани. Из этих остатков я вырезала мелкие детали для следующего платья, благодаря чему у меня постепенно накапливался запас. Когда я изготовила четыре-пять платьев, то у меня остался достаточно большой отрез ткани, которого оказалось достаточно, чтобы сшить одежду для своих детей, и поэтому у них к празднику тоже появились новые наряды.
За день до наступления Рождества меня вызвали к лейтенанту Кибалле, заведовавшей местным магазином, который был обустроен в бывшей продуктовой лавке Шимката. Там для праздничного стола мне дополнительно выделили муку, жир, сахар, разрыхлитель, мясо, а также немного конфет. В открытом мешке я заметила кофейные зёрна и спросила, можно ли мне взять и их. Лейтенант свернула из газеты кулёк и наполнила его вкусными зёрнами, после чего сказала мне идти домой и испечь пироги для праздника. Воодушевлённая я отнесла все эти подарки в дом, а затем отправилась на работу.
Каралене. Продуктовая лавка Шимката. 1920-1930 г.г.
Батбалковник и ещё два старших офицера хотели посмотреть, как мы празднуем немецкое Рождество и поэтому получили приглашение придти на следующий день в 17 часов. Они оказались пунктуальны, но отказались занимать предложенные им места, так как не хотели нам мешать, а только посмотреть. Все трое устроились на полу у изразцовой печки. Нас поразила такая скромность с их стороны.
Шесть зажжённых свечей придавали торжественности нашей бедной хижине. В простеньких расписных тарелках лежало столько всего, что глаза наших детей просто сверкали. Их нежные маленькие ручки робко тянулись к игрушкам, пока мы пели прекрасную старую рождественскую песню “Тихая ночь, святая ночь”. Никто из нас не смог сдержать слёз, и даже наши гости на заднем плане высморкались. Пройдя через столько испытаний и страданий, мы, наконец, праздновали скромное доброе Рождество… дома.
Пока не догорели свечи, наши русские гости играли с детьми. Мы удивлялись, насколько они непосредственно вели себя с ними и как они их хорошо понимали, развлекая малышей всевозможными играми и песнями. Они ползали на четвереньках, позволяя детям кататься на них верхом. Мало того, что эти игры были новыми для них, но также и торт, печенье и конфеты. О прежних временах они не помнили, так как были ещё очень маленькими.
Комнату наполнял аромат кофе и ели. Ради приличия русские гости попробовали наш кофе и пирожные, которыми тут же делились и с детьми. Было ясно, что они не хотели объедать нас. С чувством – и это было хорошо заметно – того, что они сделали что-то хорошее, офицеры распрощались с нами. После этого мама подала на стол нашу трапезу, и мы дружно занялись её поглощением.
С нами по соседству проживало два офицера, чьи семьи всё ещё оставались в России. Мы прибирались в их квартире и стирали их одежду. На 1 января они пригласили нас отметить их праздник. Если бы мы отказались, то обидели бы их, и трое из нас пришли. Нас ждал богато накрытый стол. Помимо всего там была солёная сельдь прямо из бочки, водка в пивных бокалах, мясные консервы и белый хлеб. Офицеры объяснили нам, что они сначала должны отправиться в “клуб” для общественного торжества, но мы должны чувствовать себя комфортно, а также есть и пить всё, что находится на столе, так как всё это приготовлено для нас. И вот мы остались одни. Мы ели от души, а также кое-что отнесли родным домой. Однако мы не знали, что делать с водкой. Алкоголь мы пить не хотели, и поэтому взяли только одну бутылку для дяди Отто. Когда наши хозяева вернулись, мы были по-настоящему сыты, и чтобы дальше там не оставаться, притворились пьяненькими, после чего нас аккуратно сопроводили до дома. Оставшуюся на столе еду нам разрешили забрать с собой.
Той ночью выпал первый снег, причём такой обильный, что мы утром едва выбрались из дома.
В ту же самую ночь у меня внезапно возникли проблемы с портным, с которым я работала уже долгое время. Он пришёл пьяным и стал жаловаться моей матери на свои страдания. Он говорил, что любит меня, но я не отвечаю ему взаимностью. Что у меня ангельские глаза, но дьявольское сердце. Что он готов позаботиться обо мне, о моих детях и старой матери. А потому мама должна убедить меня выйти за него замуж. В результате он стал настолько навязчивым, что мне пришлось силком запереть его в подвале, где он и провёл остаток ночи.
На протяжении следующих нескольких дней он поджидал меня повсюду, то прося, то угрожая. Своим товарищам он сказал, что добьётся своего силой. Снова напившись, он куда-то пропал, да так, что его никак не могли найти. Русские солдаты сообщили Батбалковнику о его высказываниях, и тот отправил людей на его поиски. Наш дом охраняли два офицера. Мне было забавно наблюдать за этим, но в реальную опасность я никак не верила. Но затем портного нашли рядом с нашим домом, в подвале разрушенного здания. При нём был пистолет, нож и вожжи. Я была потрясена, и меня затрясло от страха, хотя опасность уже миновала. Портного арестовали и депортировали в Россию. Как выяснилось, он был известен за свои любовные похождения, и врач собирался отправить его домой, поскольку у него что-то не так было с головой. После этого инцидента мне пришлось мириться с различными насмешками.
Мастерскую портного закрыли и я теперь ходила шить в русские семьи в частном порядке. В перерыве у меня оставалось время на уборку, стирку и глажку белья. С последним я еле справлялась. Гладить старыми угольными утюгами было сложно. Впрочем, хорошо, что мы по приезду подобрали хотя бы их, а то теперь невозможно было сыскать и таких.
Весной в Каралене приехало ещё больше русских. Нам, немцам, теперь пришлось освободить для них центр посёлка. Нас перевезли на телеге в дом около вокзала узкоколейной железной дороги. Этот дом принадлежал семье Мальцкейтов. Он освободился, когда глава семьи скончался и был похоронен дядей Отто рядом со своим же домом.
Для того чтобы тут жить мы вновь приступили к большой уборке. Здесь водилось множество крыс и мышей. На кухонном полу зияла здоровенная дыра, которую мы засыпали битым стеклом и кирпичами. Почти каждое утро мы обнаруживали, что осколки стекла исчезали, а куски кирпичей расшвыривались. Поэтому вечером мы упаковывали наши продукты в корзину и подвешивали их к потолку. Однажды вечером наш друг принёс нам мешок картошки. Мы переложили её в большую корзину и оставили на кухне. На следующее утро на полу снова зияла крысиная нора, а корзина опустела, за исключением нескольких разбросанных по полу клубней. Крысы утащили всю картошку. Как гласит старинная поговорка – “Как пришло, так и ушло”. В это отверстие мы сливали всю воду после стирки, но избавились от крыс только тогда, когда затравили их карбидом.
Обе мамины сестры нашли себе работу в колхозе в Ангерлинде [до 1938 года Пирагиенен, ныне Мичурино]. С собой они забрали и бабушку, так как им там выделили просторную квартиру. Также за ними последовал и дядя Отто. Бабушка Бёкель, моя мама, сестра, трое наших детей и я остались в Каралене. Наш друг дал нам новую возможность для заработка. Он дружил с поваром пограничного батальона, и они вместе придумали не совсем честный план. Повар припасал мясо, рыбу, хлеб и бобы, которые мы, в свою очередь, продавали на базаре (чёрном рынке) в Инстербурге. Половина всего доставалась нам. Здесь нужно заметить, что любое средство, которое могло спасти нас от голода, было для нас верным, так как мы не могли прокормиться только тем, что зарабатывали своими руками. Мы укладывали продукты в коляску и два раза в неделю возили их на базар. Поскольку наши родственники жили в Ангерлинде, то мы их часто навещали по дороге. В тот момент у нас всё было в порядке. Повар давал нам больше продуктов, чем мы могли заработать на другой работе. У меня оставалось время на детей и для всевозможного рукоделия. Поэтому я сшила много сумок из льняных мешков, белые детские шапочки из остатков рубашечной ткани, носовые платки, которые обмётывала швейными нитками, и многое другое. Я продавала всё это на базаре и одновременно покупала те продукты, которых нам недоставало. Я также шила детские платья, куртки и брюки из немецких армейских головных уборов, которые где-то отыскал наш друг. Отороченные пёстрым сукном, они выглядели довольно мило.
Инстербург. Нойер Маркт. Именно здесь коммерция помогала людям как-то выживать.
Необходимо заметить, что наш русский друг был привезён в Германию немецкими солдатами с Украины, в возрасте 14 лет. На протяжении пяти лет он жил вместе с другими русскими в бараке на вокзале в Магдебурге. Там он чистил поезда и железнодорожные пути, и одновременно обучался сапожному ремеслу. Теперь же он позаимствовал необходимые инструменты, попросил своих родителей прислать из России кое-какого материала, и справил мне пару сапог. Из-за того, что мне приходилось много передвигаться зимой с мокрыми ногами, я почти на три месяца лишилась голоса. Простуда продолжалась, и я боялась, что больше никогда не смогу снова говорить. Но весной мне стало лучше, и к тому же в новых сапогах мои ноги были совершенно сухие. Я была этому очень рада.
С каждым днём становилось всё теплее и меня потянуло в сад. Средь куч мусора и зарослей стали пробиваться первые подснежники, а за ними и тюльпаны. В некоторых местах я расчистила пространство, чтобы бутоны смогли раскрыться. От всего этого на сердце было невероятно тяжело. Эти цветы напоминали мне нас самих: не было никого, кто позаботился бы о нас и избавил нас от сорняков. Они одиноки и заброшены, но тоже жаждут жить. Они пробиваются сквозь нечистоты и стремятся к солнцу. Смогут ли они… достанет ли нам сил жить дальше по прошествии нескольких лет под давлением всей этой грязи?
Вскоре созрела первая смородина, и появился зелёный крыжовник. В этом году нам предстояло проделать долгий путь, чтобы добраться до отдалённых усадеб и, возможно, отыскать там фрукты, так как в окрестностях Каралене всё уже было обобрано проживающими здесь русскими. Когда мы отправлялись на охоту за ягодами, нас сопровождал наш русский друг, так как мы не осмеливались ходить одни по заброшенным тропам. За клубникой мы наведывались в Дваришкенский лес. Наполнять корзинку было тяжкой работой, которая, впрочем, доставляла истинное удовольствие нашим детям.
Внезапно нашего друга перевели в Инстербург, где ему было предписано охранять немецких военнопленных. Последние занимались перегрузкой поступавшего из Москвы продовольствия на станцию узкоколейной железной дороги. Мы были рады, что у наших военнопленных теперь появился такой дружелюбный охранник.
Однажды на базаре мы повстречали фрау Даслер из Шприндта, которая всё ещё жила в этом посёлке. Она пригласила нас переехать к ней. Мы могли бы поселиться в двух верхних комнатах, да и возможность для заработка там была лучше. И мы согласились. Я попросила у Батбалковника разрешения воспользоваться для переезда лошадью и телегой, и он согласился, выделив нам также в помощь двух солдат.
Мы попрощались с Каралене и перебрались в Шприндт. Наше новое место жительства находилось буквально в пяти участках от дома моих родителей. Фрау Шписс уже долгое время проживала в Шприндте, обосновавшись у фрау Нерн, жившей с двумя детьми в доме Шпуддинга на Фриц-Чирзе-Штрассе. Матери было особенно тяжко, так как она могла смотреть на свой дом только на расстоянии. Иногда, проходя мимо, она заливалась горькими слезами.
Бабушка умудрилась спасти некоторые из драгоценностей, которые спрятала на своём теле, и теперь ей представилась возможность обменять часть этих украшений на швейную машинку. Поскольку мои тётки также умели шить, то в свободное время они прилично зарабатывали.
В Шприндте нам пришлось искать работу, поскольку нас здесь уже никто не знал. Случались дни, когда не было совсем никакого заработка. 15 июня был день рождения моей мамы, и начался он довольно безрадостно. Кроме воспоминаний о прежних днях и нескольких свежих цветов, нам более нечего было ей подарить. Я сидела перед домом на солнце и шила, когда во двор вошли три солдата в чёрной форме. Одеты они были безупречно, а на ногах были ярко начищенные ботинки. Такую униформу мы видели впервые.
Я собрала всё своё рукоделие и хотела скрыться в доме, потому как мне стало страшно от того как они стали насмехаться надо мной. Они закричали мне вслед: “Почему боишься? Останься, поговорим и покурим немецкие сигареты!” Что мне ещё оставалось? Переборов свой страх, я осталась на улице. Мама тоже увидела этих трёх человек и вышла из дома.
Один из солдат обратился к ней: “Ну, как дела, мамаша?” Они заговорили наперебой и стали у нас всё выспрашивать. Например, как мы живём, сколько нас человек, чем мы занимаемся, где наши мужчины и многое другое. Опыт научил нас быть осторожными с ответами. Возможно, что они просто искали себе приключений. Один из солдат протянул мне пачку настоящих немецких сигарет. На мой изумлённый вопрос, откуда они прибыли, они ответили, что на протяжении нескольких месяцев находились в городах Бург и Зейц, и всего несколько дней назад приехали в Инстербург. От них мы узнали о своих соотечественниках в далёкой Германии, о том, что у них красивые квартиры, что они могут совершать покупки по продуктовым карточкам, и что у них всё почти как раньше. Мы едва ли могли в это поверить, и одновременно с этим нам стало грустно. Мама сказала: “Да, мы не можем купить себе здесь даже хлеба. Мы работаем день и ночь, но не получаем за это денег. Такого дня рождения у меня ещё не было!” После этого три солдата достали свои деньги и вручили маме 50 рублей на хлеб.
Рассматривая мои изделия, они поинтересовались, могу ли я и для них поработать швеёй. Если я соглашусь, то они дадут рекомендации своим товарищам. Каждый будет платить рублями и у меня не будет недостатка в работе. Сами же они планируют задержаться в Инстербурге надолго. Их разместили в больших палатках на Турнирном поле <Turnierplatz — поле для проведения конноспортивных состязаний, находившее в излучине р. Анграппы к востоку от нынешней Ипподромной улицы. — admin> рядом с танками. Я тут же ответила согласием.
Всё произошло именно так, как они мне и говорили. Мне постоянно приносили униформу. То брюки надо было перешить по фасону, то сделать откидные карманы на кителях. Каждое утро я упаковывала целый рюкзак с формой и отправлялась с ним в Ангерлинде к моим тёткам, чтобы позаимствовать их швейную машинку. Мелкой работой и пришиванием пуговиц я занималась дома.
Вместо лампы мы использовали “консервный фонарь”. Вставив внутрь консервной банки две или три патронные гильзы, мы протянули через них скрученные из хлопковых нитей фитили, и залили их керосином. Получилась отличная конструкция. Проводя долгое время рядом с этим прибором, ноздри и шея становились совершенно чёрными.
Из ателье в Каралене я узнала, что пошив униформы стоит 30 рублей. Эту цену теперь требовала и я. Если работать порезвее, то можно было шить по три кителя в день. Благодаря этому я неплохо зарабатывала. Но цены на чёрном рынке тоже серьёзно подросли. Магазинов, где можно было хоть что-нибудь купить, попросту не было. К примеру, хлеб стоил от 40 до 50 рублей, а иногда и все 60; стакан бобов, в зависимости от их разновидности, от 20 до 30 рублей; стакан муки от 15 до 30 рублей; стакан сахара 40 рублей. Чтобы не остаться голодным трудиться приходилось не покладая рук.
В Ангерлинде я познакомилась с немецкими военнопленными, которые работали в местном колхозе. Они часто передавали мне кусочки льняного жмыха, которым кормили телят. Один из них присматривал за коровами. Он показал мне тайник, в котором почти каждый день оставлял пару бутылок с молоком. Из кусочков льняного жмыха мы варили густой суп, который будучи подслащённым, заменял нам на завтрак хлеб. Для наших пленных я шила брюки из старых советских шинелей, которые они сами доставали, а к их рубашкам, у которых были только манжеты, пришивала воротники. Хотя у нас ничего и не было, мы всё равно оставались немножко тщеславными.
Нашим военнопленным разрешалось раз в месяц заполнять карточку Красного креста. У одного из них родственников не было вовсе, и он предложил свою карту мне. Он предложил разыскать мою сестру, о которой мы не знали, где она теперь и жива ли вообще. Вскоре нам сообщили, что она живёт в Брюке вместе со своей свекровью. Нашу радость было сложно измерить. Затем наш знакомый военнопленный отправил в Брюк вторую карточку с приветом от матери, сестёр и детей из Шприндта. По крайней мере, теперь мы знали друг о друге, несмотря на отсутствие личной переписки.
Наша домохозяйка фрау Даслер и её дети отправились в Литву. Она надеялась, что там жизнь сложится лучше. Мы больше так и не получали от неё известий.
